Учрежденный правительством Омской области, этот фестиваль-биеннале уже второй раз проходит под сенью Омской драмы, открывая сибирской публике совсем новые и уже прославленные имена мирового театра.
Усилиями арт-директора фестиваля Ольги Никифоровой нынешняя программа стала не менее яркой, чем предыдущая: "Дядя Ваня" Римаса Туминаса и Театра им. Вахтангова, "Берлинер Ансамбль" и Мартин Вуттке, Старый театр (Краков) и Михала Борчух, Хорватский национальный театр и театр "Славия" из Белграда, "Ромео и Джульетта" Оскараса Коршуноваса из Вильнюса и наконец "Женитьба Фигаро" "Комедии Франсез", которая именно с Сибири начинает свой грандиозный тур - от Новосибирска до Калининграда через Москву и Санкт-Петербург в рамках Года Франции в России.
И если эти имена можно встретить на самых престижных фестивальных афишах Европы, то атмосферу, подобную омской "Академии", нигде не найти. Надо видеть слезы молодых краковских актеров, которых приветствовали потомки польских ссыльных, живущих в Омске; слышать слова, сказанные Мартином Вуттке: "Такой публики, как в Омске, больше нет нигде", чтобы почувствовать уникальность этого фестиваля.
Между тем не обошлось без "трудностей перевода". И в них, быть может, был самый интересный сюжет. Одним из самых провокационных спектаклей фестиваля оказался "Вертер", поставленный по роману Гете молодым польским режиссером, учеником Кристиана Люпы Михала Борчухом в Старом театре Кракова.
Изысканно работающий с театральным пространством, Борчух придумал для первого акта совершенно плоскую картинку, где на подиуме, вжимаясь в стены, распевая Шуберта у рояля, целуясь с чужой невестой (Лотта-Марта Ойжинская) и ее женихом (Альберт-Кшиштоф Завадский), паясничает Вертер в исполнении Кшиштофа Зажецкого. Его роль - странная смесь отчаянного цинизма с такой же отчаянной тоской по смыслу. На пресс-конференции актер с вызовом заявил, что ненавидит польский романтизм с его мессианизмом и раздиранием ран. Между тем в спектакле Вертеру-Зажецкому перевязывают платком ладони, явно отсылая к мотиву жертвы и распятия Христа. Борчух создает какой-то диковинный род пародии, при котором смех застревает в горле...
Гете как объект переосмысления стал одной из главных фигур фестиваля. Мартин Вуттке привез на фестиваль созданный два года назад для фойе "Берлинер Ансамбля" свой странный спектакль-фантазию на темы гетевского "Фауста". Взяв за основу утраченный и обретенный лишь в конце ХIX века текст "Пра-Фауст", он назвал спектакль "Гретхенский Фауст". Идея спектакля основана на том факте, с которого Гете начал работу над "Фаустом": будучи студентом юридического факультета во Франкфурте, он был свидетелем процесса над Маргаритой Брандт, официанткой, убившей своего ребенка, рожденного от изнасилования. Таким образом, юная женщина должна была оказаться в центре гетевского замысла. Но, как мы знаем, на этом месте оказался Фауст, а она заняла почетное место эпизода. Вуттке решил вернуть все к истокам. Его Фауст, сидящий в конце длинного стола, за которым вместе с ним сидит и публика, являет собой еще одну страшную разновидность Гитлера. Истеричный кокаинист, запертый в доме собственного мрачного воображения, он произносит реплики Фауста и Мефисто, обнаруживая в себе двуединую природу, а восемь девушек-служанок, одетых в одинаковую униформу официанток, образуют прекрасный хор, чьи голоса звучат нераздельно и неслиянно. Нежные фурии, холодные валькирии собственного разума, эти Гретхен соблазняют Фауста не меньше, чем он их. В этом диковинном перформансе, сыгранном в парадном зале Музея Михаила Врубеля, Мефистофель играет со всеми свои злые шутки. Полный трудных парадоксов замысел Мартина Вуттке заставил омский зал буквально оторопеть - вряд ли кто-то видел такого навсегда погибшего Фауста и такую коллективную Гретхен, чья игра скорее напоминала дикий полет валькирий, чем нежную жертвенность девы.