На выставке "Новая Академия. Санкт-Петербург" в Фонде "Екатерина" представлено более 200 работ художников, которые стали профессорами Новой Академии изящных искусств (НАИИ), созданной Тимуром Новиковым в 1989-м.
Из 40 российских коллекций собраны текстильные коллажи и скульптуры, видеофильмы и фотографии, инсталляции и картины "новых академистов". В том числе Георгия Гурьянова и Дениса Егельского, Егора Острова и Ирены Куксенайте, Ольги Тобрелутс и Беллы Матвеевой, Станислава Макарова и Андрея Медведева, Олега Маслова и Виктора Кузнецова... Словом, тех, кто, вспоминая о Серебряном веке, способствовал возникновению в Петербурге века Бронзового. Так обозначил эту эпоху куратор Аркадий Ипполитов.
Манифест Новой Академии изящных искусств, написанный Новиковым, не был похож на занудные академические писания. Пассажи о "шайках пигмалионов", которые ищут красоту, или как "дети малые, резвятся... вокруг статуи Аполлона в храме искусств, в панике покидаемом служителями", напоминали, как ни странно, манифесты футуристов. Словно футуристы, сбросив к концу ХХ века Пушкина и иже с ним с корабля современности, натешившись вдоволь "машинным веком", заскучали и начали доставать с морского дна утопленные статуи амуров и психей, Аполлонов и Венер... Как и футуристы, новые академисты ценили брутальность, эпатаж и модность прикида.
Любовь к дискотекам и рейв-пати не мешала устройству ежегодных грандиозных "Торжеств Неоакадемизма". Андрей Хлобыстин, критик, историк искусства и художник, описывая праздник в Павловске 1997 года, рассказывает, что "в Итальянской зале дворца Брайан Ино установил аудиоинсталляцию "Тинторетто", а в павильоне Птичник в сопровождении арфы читались стихи, в том числе на древних языках". Шутки шутками, но почему-то кажется, что от Тинторетто в Павловске до Тинторетто на Венецианской биеннале 2011 года дистанция не такого уж огромного размера.
Может быть, поэтому выставка в Фонде "Екатерина" выглядит не столько воспоминанием о бурных 1990-х или монументом-надгробием над ним, сколько почти трогательной присягой на верность европейской классической культуре. В эпоху мультикультуризма, когда европоцентризм давно стал бранным словом, а юные европейцы в поисках самоидентификации охотно обращают свои взоры на учение Будды или Конфуция, Магомета или Кришны, античное детство человечества стало локальным феноменом глобального прошлого. В этой ситуации осознанный выбор классического наследия дорогого стоит. Тут надо заметить, что в 1990-х, когда Новиков начал энергично продвигать проект неоакадемизма, разочарованием в мультикультуризме и не пахло. Праздник глобализма был в разгаре. Обращение к классике молодых художников было демонстративным жестом противостояния контексту, попыткой найти опору в локальной культуре. В то время, как другие поднимали на щит народную культуру или византийскую традицию, Новиков сделал ставку на родной Петербург - "город Петра, Ильича и Чайковского".
Выставка на Лубянке демонстрирует, что сокровищниц на самом деле было много. Благо к античности обращались классицисты и "мирискусники", Лени Рифеншталь и Абрам Роом, пикториалисты и соцреалисты... Не удивительно, что новые академисты впечатляют прежде всего эклектичностью. И - желанием "оживить" старых богов. Они не подчеркивают дистанцию: вот, дескать, прекрасное, снимите шляпу и держитесь от него подальше. Напротив, художники эту дистанцию стирают. Тимур Новиков создает коллажи из тканей, фотографий, вышивок. К примеру, его "Палладианские полеты", где рисунки аэропланов и архитектуры Ренессанса помещены на полотна искусственного меха, серого и синего, голубого и розового, заставляют вспомнить об уюте дома, детства, мечты. На фотографиях Станислава Макарова, сделанных в старых ручных техниках печати, каменные архангелы соборов оказываются от зрителя близко, на расстоянии руки. Кажется, можно дотронуться до их плеча. Андрей Хлобыстин создает "Аполлино" - микст имен греческого бога и Чиполлино. Скульптура его с детской щедростью украшена крохотными путти. Мамышев-Монро примеривает на себя роли голливудской и советской звезд, посылая привет Энди Уорхолу с брегов Невы. Наконец, создаются иллюстрации к "Золотому ослу" Апулея. Фотографии, равно, как и костюмы, многотрудные, роскошные, акцентирующие условность театра и телесность персонажей, демонстрируют веселость игры и бескомпромиссную жажда совершенства.
Тема игры, бесшабашной радости, уюта дома оборачивается хрупкостью красоты и жизни. Один из самых впечатляющих примеров тому - фарфоровые расписные головы Афродиты и Аполлона, сделанные Ольгой Тобрелутс. Фарфор предназначен не для вечности - для "украшения" дома. Головка Афродиты, кстати, несет следы склейки. Художница рассказывает, что она уронила ее, выходя с первой выставки, где эти скульптуры были показаны. И Тимур Новиков, в то время уже ослепший, пытался помочь ей собрать-соединить осколки. Хрупкость и обреченность классической красы, такой, на первый взгляд, вечной и сильной, похоже, становится одним из мотивов выставки. Боль, хрупкость сильных героев - как раз то, что делает их человечными.