Знаменитое произведение норвежской литературы "Пер Гюнт" Генрика Ибсена, ставшее музыкальным шедевром благодаря партитуре Эдварда Грига, прозвучало в Концертном зале имени Чайковского в исполнении Российского национального оркестра под управлением Михаила Плетнева и Василия Ланового.
Премьера проекта Российского национального оркестра "Пер Гюнт", где исполняется редко звучащая полная версия музыки Эдварда Грига (27 номеров) и адаптированная для одного чтеца пьеса Ибсена (автор литературной обработки - концертмейстер РНО Алексей Бруни), прошла еще два года назад в рамках первого Большого фестиваля РНО. Нынешнее представление "Пер Гюнта" вызвало не меньший интерес у публики. Музыканты РНО и Академии хорового искусства имени Попова вместе с Михаилом Плетневым и Василием Лановым на протяжении трех с лишним часов разворачивали на сцене зала Чайковского настоящую сагу о мире и человеке, о ложных ценностях и любви, о противоречивости стремлений в поисках истины, о преодолении эго, о том многом и безмерном, что уводит в символическую глубину духовной сущности человека. Именно эти смыслы подразумевал и Ибсен, выводя в "Пер Гюнте" героя нео-фаустовского типа, перешагивающего через любовь Сольвейг, через мораль, через житейские радости, через границы тьмы и света - в своем безостановочном стремлении к познанию истины.
Василий Лановой безупречно вплетал свое повествование в музыкальную ткань григовской партитуры, прослоенной сложнейшей ритмической фактурой - с ломающими ровное движение синкопами и острым рисунком фольклорных скандинавских танцев и песен, с аритмией и звуковыми наваждениями инфернального мира, с тончайшей лирикой песен Сольвейг. Линия рассказа, выстроенная как житие Пер Гюнта, проходящего через соблазны и испытания, поднималась у Ланового к высоте мрачного трагизма, когда душевный спазм героя сливался с траурной мощью оркестра, погружавшего в переживание смерти матери Пера Озе. Голос Ланового играл с чудесными девами-пастушками (из хора Академии), напоминавшими очаровательных, немного "кукольных" валькирий, трепетал и страшился ужаса фантома - Кривой, преграждавшего ему путь и сопровождавшего свое появление страшными раскатами в оркестре. Хор взрывался комментариями, то выкрикивая под дикий троллевский вихрь воющие реплики, то выступая народным "гласом" - морализатором, то рассевая напряженное пространство сюжета хоралом-молитвой.
И вся эта огромная пестрая картина - с инфернальными образами кобольдов и троллей, с крепкими народными танцами, с обрушительными звуковыми картинами морского шторма, в котором чуть не погиб ибсеновский Пер Гюнт, - была с удивительной, почти визуальной яркостью воссоздана оркестром. Михаил Плетнев раскрывал григовскую партитуру как эпическое полотно и сокровенное пространство одновременно проникая в глубину музыки, в некий вечный миф - об испытаниях и прозрениях человека. И как всегда его интерпретация вела по пути осознания, постижения смысла, раздвигая в бесконечность границы исполняемого сочинения. Именно поэтому в финале "Пер Гюнта", когда Сольвейг - сопрано Анастасия Белукова, нежным, мерцающим голосом спела Колыбельную - тихий светлый гимн вечной любви, зал надолго замер в гробовом молчании, понимая, что обрел на этом пути какой-то новый душевный опыт.