Появление Михаила Плетнева в качестве пианиста было столь же неожиданным, как и его решение шесть лет назад оставить сольную карьеру. Все последние годы Михаил Плетнев концентрировал свои интересы на дирижировании, представляя с Российским национальным оркестром эксклюзивные программы и интерпретации, создававшие неординарные события любого репертуара: из симфоний Чайковского и Бетховена, из мало исполняемых сочинений скандинавской музыки, из хрестоматийных опер и современных опусов. Плетнев как дирижер оказался столь же феноменален, как и в своей пианистической карьере, но ностальгия по его фортепианной игре, точнее, его духовной интонации, обострилась за эти годы.
Сюрпризом вновь услышать его за роялем, хотя и в узком кругу посетителей "Декабрьских вечеров", публика оказалась обязанной Ирине Антоновой, попросившей Михаила Плетнева выступить в Белом зале по случаю 100-летия Государственного музея изобразительных искусств им. А.С. Пушкина.
Впрочем, на светский формат этот концерт-поздравление сразу не потянул, несмотря на лирические апарте самого Плетнева, трогательно назвавшего свою программу, где прозвучали клавирные концерты Баха и Гайдна, а также цикл из 24 прелюдий Скрябина (опус 11), "вечером экспериментов". Ирина Антонова напомнила, что впервые на "Декабрьских вечерах" Михаил Плетнев выступил по приглашению Святослава Рихтера. Упоминание Рихтера оказалось особенно уместным, когда зазвучал рояль Плетнева, мгновенно установивший оборванную "связь времен". В новую эпоху скоростного пианизма с его культом виртуозности и экстравагантными интерпретациями, опрокидывающими любые представления, опирающиеся на понятие традиции, вдруг, как из "небытия", возник тот глубокий и многогранный звук, которым Михаил Плетнев строил когда-то "невидимый град" в партитах Баха, грандиозные драматические миры Бетховена, трагические бездны Чайковского, открылась логика, игнорирующая "субъективное" - демонстративную виртуозность, эффектные "подачи", любимые публикой "сентименты", вернулся "дух" чего-то истинного, утраченного со времен рихтеровского и его же, плетневского, пианизма. И когда бесплотные, "светящиеся" пианиссимо и ясная, артикулированная фактура в баховском концерте ре-минор сменялись тонкими, словно прописанными пером, быстрыми пассажами в ре-мажорном концерте Гайдна, с его приподнятым жизнеутверждающим тоном, радостной перекличкой с оркестром (солисты РНО под управлением Владислава Лаврика), когда на "бис" зазвучали прелюдии Скрябина - "миги-озарения", мерцающие у Плетнева, словно тонкие духовные "субстанции", стало совершенно ясно, какой планки лишился современный пианизм в отсутствие Михаила Плетнева, какой "невидимый град" закрыл он для всех своим "обетом".
Но, может быть, этот сенсационный концерт станет началом его возвращения?