Как говорит певица, "почти все мои героини - грешницы". Но сердце не дает ей покоя, чтобы не объяснить их, казалось бы, необъяснимые поступки. В опере "Норма" она обещает познакомить своих поклонников с редчайшим искусством драматической колоратуры, добавив в традиционно белькантовую партию жрицы друидов красок веризма ради достижения правды чувств
- Как вы решились спеть друг за другом, c интервалом в два дня такие контрастные и тяжелые оперы, как "Норма" и "Макбет"?
Мария Гулегина: Я в последнее время часто удивляюсь, когда начинаю просматривать программы, мною же и составленные, и думаю, в каком же состоянии я их придумывала. Причина тому - максимализм и сумасшедшинка. Мне хочется спеть и то, и другое. К тому же я знаю, что публика хочет это услышать от меня. Валерий Гергиев предложил спеть две оперы на фестивале. Я выбрала свои любимые оперы. "Норму", которую мы исполним без купюр, будет дирижировать молодой и очень талантливый Михаэль Гюттлер, а "Макбет" - сам Валерий Гергиев. В моей жизни есть три оперы, которые дались мне кровью - "Аида", "Травиата" и "Норма". "Аида" - священная роль для сопрано, которую хочешь не хочешь, умри, но пой. "Травиату" я всю жизнь мечтала спеть, потому что не только пела, но и танцевала в ней, когда только поступала в консерваторию, и я исполнила ее на гастролях в Японии. "Норма" была идеей всей моей жизни. Я думала, что когда-нибудь научусь петь так, чтобы доживать до конца партии в этой опере. Но, если бы мне предложили петь на протяжении всей карьеры только два произведения, это были бы "Норма" и Реквием Верди, в котором, кстати, я еще ни разу не пела.
- Когда вы впервые исполнили Норму?
Мария Гулегина: "Норма" в Севилье в 2000 году была вторым спектаклем после "Тоски" в Ла Скала. Это этапная для меня опера, я ее обожаю, каждый раз нахожу в ней что-то новое. Но свою первую Норму я не очень хорошо помню, потому что было непросто: кормление новорожденного каждые три часа, бессонные ночи.
- Такой биографический контекст, наверное, повышал градус эмоций во время исполнения партии жрицы, едва не убившей своих детей?
Мария Гулегина: Когда я начинала разучивать роль Нормы, никогда не могла спокойно допеть до конца Tenerifigli - начинала рыдать, тщетно стараясь отвлечься. Я всегда должна была держать себя в узде, чтобы не попасть в эмоциональную яму.
- То есть эмоции иногда захлестывали?
Мария Гулегина: Иногда? Если бы я умела владеть своими эмоциями, умела бы дернуть вовремя стоп-кран, может быть, я пела бы с меньшими погрешностями. Потому что когда эмоции захлестывают, певца уже несет. Но мне интереснее и важнее слушать музыкантов, которые отдаются музыке, я это сразу чувствую, это мне дороже, чем чистенькое виртуозничанье, которое меня абсолютно не трогает. Если попытаться объяснить поступок Нормы, то она не хотела убивать своих детей - напротив, она руководствовалась желанием спасти их, чтобы они не пострадали в будущем от мачехи, чтобы их не забрали на галеры в рабство. У нее сработал тот же инстинкт, что и у многих животных, которые, как известно, могут загрызть своих детенышей, которых в первые дни коснулась рука человека, чтобы не достались врагу. Норма - тот самый случай смерти во спасение.
- В таком архаичном сюжете, как "Норма", есть повод для актуализации, связь с нашим веком?
Мария Гулегина: В наше время, как мне кажется, уплыло понятие чести, равно как обесценилось и понятие девственности и чистоты. Да и некоторые служители Церкви (хотя в опере речь идет о языческих временах, но тем поучительнее контраст с нашей эпохой) иногда так себя ведут, что никакому объяснению не подлежит. Согласно священным законам друидов-язычников Норма должна оставаться девственницей, но вдруг становится матерью двоих детей. По этому поводу я всегда спорю с режиссерами, которые приглашают детей одного повыше, другого пониже, напоминая им, что "pargoletti" на итальянском означает "парочка", то есть близнецы, что говорит о том, что Норма согрешила с Поллионом лишь однажды, в порыве безумной страсти. Преступлением было бы, если бы она продолжила с ним запретную связь.
- Вы, наверное, знаете, что совсем недавно на Decca вышла запись "Нормы" с Чечилией Бартоли в титульной роли, которую критики назвали "революцией", поскольку впервые за сотни лет партию Нормы спела меццо-сопрано, а Адальджизу - сопрано. Вы на "Фейсбуке" тоже написали, что собираетесь сказать новое слово в интерпретации великой оперы: добавить веризма в привычную белькантовую трактовку Нормы.
Мария Гулегина: Революций я не собираюсь делать, потому что никого за собой не зову, не выхожу ни с красным, ни с белым флагами. Считаю лишь, что, как артистка, имею право на личное высказывание, как художник, который может взять чистый холст и выразить на нем свою душу: кто-то пишет маслом или акварелью, кто-то ножом красиво режет по холсту, а третьи привозят комки снега с Килиманджаро и Фудзиямы, соединяют их на бумаге - и на аукционе "Сотбис" этому дают цену в миллион долларов. Но мне с большим голосом петь колоратурную партию действительно непросто. Лет восемь назад я сказала, что Норма не должна звучать как чистое бельканто с приглаженными фиоритурами и колоратурами, но должна предвосхищать веризм, но не по пути укрупнения голоса, а с точки зрения правды чувств и эмоций. В этот раз на своей страничке в "Фейсбуке" я так и написала, на что самый строгий итальянский критик Энрико Стинкелли так и ответил, что Мария права, что первая исполнительница Нормы - Джудитта Паста действительно по-настоящему рыдала во время пения. Боюсь показаться нескромной, но Стинкелли охарактеризовал мой голос как редкую в этом веке драматическую колоратуру. Никакое обычное колоратурное сопрано по своей природе не могут передать масштаба страданий Нормы. У колоратуры есть одна цветовая гамма - это пастель. А где черный? Красный? Темно-синий, пурпурный, изумрудно-зеленый, ярко-желтый и оранжевый? Главным образом, красный - цвет крови и слезы. В Норме должно быть все. Не хочу много говорить насчет того, что я об этом думаю: сначала спою, а потом поговорим.