Вы досадуете, что в России недопустимо мало специалистов по холоду. А разве их было достаточно, когда осваивали чуть ли не наскоком нефтегазовую Западную Сибирь? Узких профессионалов, криологов, тогда почти не готовили.
Владимир Шейкман: Зато технические вузы благодаря глубокой образовательной программе выпускали универсалов. Геолог с дипломом имел достаточное представление о природе и свойствах холода. Замечу, что в системе Мингеологии было занято около 1,3 миллиона специалистов, работавших в 43 отраслевых НИИ. Была создана, пожалуй, самая мощная в мире геологическая отрасль. Увы, лестные эпитеты применимы только к ее прошлому.
Две трети территории России - зона мерзлых пород. Между тем холод определяет образ жизни, мышление десятков миллионов людей, он обеспечивает им безопасность либо при нарушении стабильности несет серьезные угрозы. Крупная техногенная авария в Арктике способна нарушить природный баланс всей планеты.
Сегодня в России лишь три университетских кафедры готовят знатоков холода. В общей сложности набирается чуть более полусотни студентов. В науке останется, как показывает практика, не более трети. Это лучше, чем ничего, и все-таки с гулькин нос.
В свое время из-за недостаточного знания специфики арктических широт или откровенного пренебрежения к ней совершено немало ошибок. Вы не раз в качестве примера приводили Норильск, где многие строения стали быстро разрушаться, поскольку их возводили на вечной мерзлоте почти по тем же технологиям, как на незыблемом грунте.
Владимир Шейкман: Верно, Норильск образца 30-50-х годов ХХ века дал во многом печальный градостроительный опыт. Но уроки извлечены. Именно в Норильске проработана концепция свайного строительства.
Да, некоторые вынашиваемые при советской власти северные проекты были порождены политикой гигантомании, экономически не оправданны, иные могли вызвать катастрофические экологические последствия. Как, к примеру, проект строительства ГРЭС рядом с Салехардом с образованием искусственного моря почти до Тюмени. Или так называемый поворот северных рек для отвода части стока Оби в азиатские пустыни.
65 лет назад было принято решение о строительстве одноколейки Салехард - Игарка, ныне больше известной как "мертвая дорога". Проложили половину, проект заморозили, полотно вспучило, рельсы в баранку скрутило. Довели бы до конца - все равно дорога встала бы на дыбы?
Владимир Шейкман: Ее начало корежить, потому что забросили. Тогда удалось, насколько я знаю, создать достаточно надежную технологию строительства и эксплуатации железнодорожного пути на вечной мерзлоте. Она любой капитальный объект, если оставить его без пригляда, постепенно деформирует, разрушает. Допустим, железную дорогу в Забайкалье тоже ведет, хотя она появилась уже в 1970-х. А все почему: БАМ вдруг стал не нужен, на содержании магистрали решили экономить.
Участок строящейся автострады Салехард - Надым недавно пришлось спешно ремонтировать - образовались прогибы в результате оттаивания грунтов под насыпным основанием дороги. На трассе "Амур", которую в свое время опробовал за рулем авто президент, теперь местами уже исчез асфальт: говорят, его поглотила мерзлота. Где же технологии?
Владимир Шейкман: Ничего не скажу о салехардской дороге - не владею информацией. Однако нет малейших сомнений в том, что на Крайнем Севере можно возводить надежные долговечные объекты транспортной, энергетической инфраструктуры. Оцените новые шоссейные дороги в Ханты-Мансийском округе. Согласитесь, они качественные. О бедовой трассе "Амур" на форуме в Новосибирске говорилось немало. Судя по всему, там дело не в технологиях, а в эффективности, рачительности бюджетных трат. Нужна ревизия расходов.
В нынешнем столетии и Китай доказывает, что в царстве холода, если подходить с умом, не воровать, сложнейшие инженерные сооружения будут служить исправно. Пример - Цинхай-Тибетская железная дорога, самая высокогорная на планете. При ее прокладке использован лучший мировой опыт, в том числе российский.
Понятно: чем дальше на север, тем дороже обходится инфраструктура. Технологические промахи, слабое научное сопровождение проектов, жульничество с финансами вынуждают идти на новые капитальные траты. Думаю, в приполярных районах России следует прибегнуть к опыту тех стран, где практикуется особый государственный надзор за ходом работ. Нефтепровод на Аляске как строили: чиновники-спецпорученцы, подчиняющиеся исключительно главе государства, что называется, головой отвечали за контролируемые ими участки трассы.
Хотите сказать, что этакие всезнающие чиновники должны указывать профессионалам, как строить?
Владимир Шейкман: Задача контролеров - опираясь на заключения экспертов, обеспечить неуклонное следование нормативам, в том числе экологическим, не допускать транжирства.
Инвестиции в российскую Арктику исчисляются уже триллионами рублей. Безопасное освоение углеводородных залежей за полярным кругом требует тщательного исследования территории. Для этого власти Ямала формируют научный центр в Салехарде - небольшом городе, где, как и во всем автономном округе, нет ни одного самостоятельного вуза. Получится, как думаете?
Владимир Шейкман: К созданию этой структуры подключаются академические учреждения, в первую очередь Институт криологии Земли. С центром будет сотрудничать ряд университетов, включая зарубежные. Кто-то будет исследовать тундру, морские акватории, кто-то корпеть в лабораториях Салехарда, а кто-то анализировать данные за тысячи километров от него. Расстояния не помеха. Важна концентрация усилий, а не физическое сосредоточение неких персон. Плюс честно и разумно использовать финансовые ресурсы.
То есть Ямалу при всей его значимости для экономики страны собственный университет заводить нет нужды?
Владимир Шейкман: Конечно. Я всецело разделяю принцип: лучше меньше, да лучше. На Западе один университет приходится приблизительно на миллион жителей. В Израиле c 7-миллионным населением было до недавнего времени шесть университетов, правительство с трудом согласилось на открытие седьмого. В СССР было около 300 вузов, в РФ их в 10 раз больше. В Тюменской области с автономными округами проживают менее 3,5 миллиона человек, между тем только университетов здесь шесть, плюс масса прочих заведений высшей школы. По всей стране такая картина, она свидетельствует о профанации образования. Многие университеты я называю карманными, они появились для удовлетворения амбиций местных политиков и желания откусить кусочек бюджетного пирога.
Еще несколько цифр для сравнения и раздумий. Бюджет РАН - 2 миллиарда долларов, бюджет среднего европейского университета - 3-4, крупного - 5-6 миллиардов. Возьмем, к примеру, один из старейших и лучших в России университетов - Томский. Средний возраст профессоров - под 70 лет, средняя зарплата - 30 тысяч. Кто будет преподавать в отечественных вузах, кто из талантливых студентов пойдет в науку при незавидных финансовых и жилищных перспективах? Вопрос по-прежнему актуальный.
Как вернуть в РФ уехавших ученых - тоже актуальный вопрос?
Владимир Шейкман: В Тюмени согласился периодически работать мой коллега, бывший профессор МГУ, видный палеопочвовед. Живет он ныне в Мексике, далеко не богатой стране, которая тем не менее переманила немало отличных российских исследователей. Вы не представляете себе, сколько моих товарищей переехало из России в развитые государства, в Аргентину, Чили. Там им создали более благоприятные условия. Поэтому согласие группы авторитетных ученых, наших бывших соотечественников, заниматься наукой в сибирском городе - событие обнадеживающее, академик Мельников пытается переломить тенденцию: из России, как правило, пока уезжают.
Вы видите именно университет основной площадкой для научных изысканий?
Владимир Шейкман: Да. Почти во всем мире так. Новосибирский Академгородок - образец симбиоза академической, прикладной и университетской наук. В данном ракурсе заслуживает внимания кафедра криологии Земли в нефтегазовом университете. Сейчас она самая крупная среди родственных по профилю кафедр в Московском и Якутском университетах. Мне удается каждый год вывозить студентов на практику, за тысячи километров от Тюмени. Спасибо кафедре, средства находятся.