Как "Дураки" будто нарочно были решены в неожиданном стиле "психологического" театра, так и "14 красных избушек" будто сопротивляются самим себе. Начинаясь с гротескной "московской" сцены встречи иностранного мыслителя, где шаржировано все, действие постепенно приобретает эпическую, фольклорную, сказочную интонацию, но, стремясь к метафорической многозначительности, натыкается на подводные камни почти при каждой попытке уйти на глубину.
Морские глубины - один из ключевых образов пьесы и источник как зрительных, так и звуковых мотивов спектакля. Действие происходит в колхозе на берегу Каспийского моря в голод 1933 года. Море здесь и важная составляющая сюжета, и метафора, и собеседник: самые страшные мысли о пустоте и одиночестве, о грусти и бессмысленности, которые сильнее телесной смерти и самого голода, герои произносят в микрофон лицом к залу, доверяя их только шуму волн. Сам колхоз - металлически блестящая трехстенная конструкция, напоминающая и трюм военного корабля, и трехстенную комнату следователей, а заодно - палачей (сценография Николая Симонова).
Пространство сцены все уставлено трехлитровыми банками с песком - не столько морским, сколько пустынным: пустыня - второе "топографическое" определение места действия. Его бесконечно пересыпают и рассыпают, им очищаются, отмываясь от дальних дорог и перерождаясь для новой жизни. А финал окончательно утверждает безвылазную замкнутость распахнутого казалось бы пространства, сворачивая стены в одну тюрьму, бытовку, вагон поезда, захлопывая в нем людей. Море - голограмма на узком квадрате задника, перед которой замрут в обнимку полуживые люди и огромное бесформенное чучело.
Персонажи спектакля порой обаятельны и безусловно несчастны, но лишены права на трагедию, принеся ее в жертву беспримесному и очень телесному ужасу, сумма которого и должна дать ощущение трагического. Главная героиня, Суенита, здесь не воплощение юной женственности, в ней уже нет пронзительного светлого лиризма - Суенита в исполнении Татьяны Бабенковой мечется по сцене словно валькирия, со спокойной или беспокойной улыбкой, отвечает всегда резко, если не ожесточенно. "Вы стоите у начала, а я знаю уже конец. Мы не поймем друг друга", - говорит один из персонажей. По этому принципу сделан и спектакль, не дающий права на личную трагедию тем, чья история вписана в другую трагедию с финалом, в который нет смысла верить и который вынуждает перечитать начало.