03.07.2014 18:13
Культура

В Москве прошел вечер памяти великого сценографа Давида Боровского

Великого сценографа XX века вспоминали в день его 80-летия
Текст:  Алена Карась
Российская газета - Столичный выпуск: №148 (6420)
Вечер в память отца придумал его сын, Александр Боровский. Хотя если бы этого не сделал он, это сделали бы другие. Слишком масштабной, уникальной фигурой был Давид Львович Боровский, чья профессия называлась вполне технологично - сценограф, но который на самом деле был магом очеловеченного пространства.
Читать на сайте RG.RU
Сценограф Давид Боровский

Эту магию любили и ценили в нем все и всегда - даже когда киевскому мальчугану было всего 17. И вот теперь его сын, блестящий сценограф Александр Боровский, водрузил на сцене Студии театрального искусства Сергея Женовача свою декорацию к его спектаклю "Записные книжки" - остов дачной веранды со столом внутри. Туда, за этот стол, накрытый простой закуской - сало, соленые огурцы, черный хлеб и традиционный напиток - можно было усадить многих. Выбрали нескольких. Товарища по цеху и вдохновению сценографа Эдуарда Кочергина, приехавшего из Питера, актера Вениамина Смехова, режиссеров Леонида Хейфица, Михаила Левитина, Михаила Резниковича, приехавшего из Киева, Адольфа Шапиро и самого радушного хозяина застолья Сергея Женовача.

Сотрудники Большого театра приняли коллективный договор

Тамадой этого застолья был режиссер и педагог Евгений Каменькович, читавший между каждым тостом-молитвой маленькие заметки Давида Львовича. Какие-то стулья пустовали. Но постепенно они заполнялись актерами СТИ, читавшими фрагменты книги Давила Львовича. Читали и тихо садились тут же, у этого "дачного" стола, заполняя пустоты. А над залом висела придуманная Давидом люстра, которую его сын использовал в спектакле "Москва-Петушки" по Венечке Ерофееву, тихо освещая лица Роберта Стуруа и Юрия Погребничко, Леонида Ярмольника и Александра Филиппенко, Александра Тителя и Бориса Любимова - и еще многих, которые были в зале. Там были и пустые места, и они тоже заполнялись постепенно именами и душами тех, кого уже нет. На "веранде" из-за стола один за другим вставали люди, и, тихо выпив водочки, начинали свой рассказ о сказочном Давиде - Дэви.

Загадкой всегда было как без серьезного образования - лишь киевская художественная школа - чутьем и любовью, которые и составляют гениальность, сам себя породивший художник Давид Боровский смог повернуть развитие сценографии второй половины ХХ века? С 15 лет он работал в киевских театрах, сотрудничал с вернувшимся из ГУЛАГа Леонидом Варпаховским, учеником Мейерхольда, у него узнавший тайны пространственных спазмов конструктивизма, а вместе с тем - "гений вещественности", чувственного образа прошлого. Никто как он не мог наделить вещи такой смысловой и эмоциональной силой. Это у него грели гильзы в "А зори здесь тихие", и там же - доски грузовичка превращались в болота. Это у него шерстяной, рукотворный занавес становился образом времени, сметая Гамлета с полотна судьбы.

Екатеринбургская опера завершила сезон цветным балетом

Среди тех, кто вышел из-за стола "дачной веранды", первым был его прекрасный товарищ по искусству и жизни Эдуард Кочергин. "Судьба повязала меня с ним. Мы все, люди театра, потеряли в нем философа театра. Если кто-то обращался к нему с каким-то советом, он давал его с такой добротой - как самый лучший священник. Театр на Таганке не был бы в таком виде без Давида, без его пластики, без его визуальной режиссуры, которая двигала Любимова на создание шедевров. Давид был замечательным другом, нежным человеком в самом классическом понимании этого слова, умнейшим человеком, который никогда не кичился своим умом. Мы с ним много времени проведи на природе. Это было еще в 60-х годах. Мы опускали руки в воду, в землю, чтобы вся дурная энергия, которая накопилась в этих подлых театрах, ушла. Природа была нам нужна. Ведь художник иначе читает пьесу, чем режиссер, наши категории в чем-то более древние: ритм, масштаб и соразмерность, цвета и их воздействие на психологию и даже физиологию зрителя".

А Михаил Резникович, вспоминая Боровского по его работе в Киеве, попробовал вывести его священную формулу - быть свободным, сохраняя зависимость. Зависимость как особую мудрость, знание того, как хрупок и нежен божеский мир. Оттого его и звали "ребе", учитель.

Драматический театр