Почему вы решили стать контратенором?
Франко Фаджоли: До того момента, пока я вдруг осознал, что могу петь высоким голосом, я долгое время пел в хоре и этот незабываемый опыт очень сильно повлиял. В хоре я пел сопрано. После того как мой голос мутировал, я продолжил петь в высоком регистре с той лишь разницей, что теперь для меня это превратилось в своего рода шутку, развлечение. Мне было лет восемнадцать, когда я зашел в магазин, чтобы найти запись кантаты Stabat mater Перголези, которую мы разучивали в хоре. Мне захотелось узнать, как эта музыка должна звучать в идеале, я схватил первый попавшийся диск. Послушав запись, мне показалось странным звучание низкого голоса - альта, и каково было мое изумление, когда я, заглянув в буклетик этого диска, обнаружил, что вместе с сопрано Эммой Киркби там поет вовсе не женщина, а... мужчина, которым был знаменитый Джеймс Боумэн, подписанный как "контратенор". И тут до меня дошло, что и я могу так называться, что мои "шуточные" подражания сопрано определяются именно этим словом. Так я сам открыл в себе возможность стать контратенором.
А в семье есть музыканты?
Франко Фаджоли: Профессиональных музыкантов нет, если не считать бабушку, учительницу музыки в обычной школе. Но свою семью я могу назвать музыкальной, мы все любили слушать музыку, мама очень красиво пела. В 11 лет я, продолжив выступать в хоре, отправился в музыкальную школу учиться играть на фортепиано.
Как о кастратах когда-то, так и о контратенорах сегодня существует немало мифов. Кажется, что сегодня контратеноров учат какие-то магические люди из далекого прошлого, которых специально вызывают на спиритических сеансах.
Франко Фаджоли: Нет, все проще. Меня, например, учила Аннелиз Сковманд, которая никогда до этого не занималась с контратенорами, но согласилась со мной, сказав, что будет учить так, как знает, а знала она ни много ни мало технику знаменитого бельканто. А вторым учителем был баритон Рикардо Йост, который, услышав мой голос, сказал, что мне надо петь Россини. Как показало будущее, все это мне пригодилось. И если сегодня вы спросите, кто мой любимый композитор, я отвечу, что особые чувства у меня именно к Россини, которого, кстати, я недавно исполнял на фестивале в Зальцбурге.
Но в Европе вы производите сенсации как виртуозный исполнитель никому не подвластных, умопомрачительных "пиротехнических" арий именно в барочных операх.
Франко Фаджоли: Это правда, с Генделем у меня особые отношения, равно как нравится мне и Моцарт, композитор уже другой эпохи. Не скрою, мне легко даются стремительные пассажи в верхнем регистре, моему голосу там комфортно, и я счастлив, когда у меня все отлично получается.
Насколько правдоподобно современные контратеноры воссоздают легендарное искусство кастратов, звезд оперной эстрады XVII-XVIII веков, сводивших с ума публику своим неземным пением?
Франко Фаджоли: Если честно, барочная опера - это своего рода иллюзия, мы не знаем, как это было на самом деле. Иллюзия эта хороша тем, что требует от зрителей большой игры воображения. Я, например, участвовал в постановке, насквозь сотканной из жестов - было интересно и сложно одновременно. Если спуститься с неба на землю, то не устану повторять, что и несколько столетий назад, и сегодня контратеноры пользовались разными вокальными школами. Важно и другое. Во времена Генделя существовали не только кастраты, но и контратеноры. Кастратов задействовали исключительно в итальянской опере, музыке неаполитанского барокко, а контратеноров, в частности, Гендель приглашал к участию в своих английских ораториях, а также к исполнению церковной музыки. Сегодня происходит примерно то же самое - все пользуются разными школами пения. Моя школа - школа итальянского бельканто. И да: я - не кастрат. И слава богу, что безвозвратно ушли в прошлое эти бесчеловечные чудовищные операции.
Вы привозите программу арий Николо Порпоры, о котором говорили, будто ему, как никому другому, под силу написать несколько нот, способных исторгнуть слезы.
Франко Фаджоли: Да, музыку Порпоры пели такие знаменитые кастраты, как Сенезино, Фаринелли, Каффарелли. И одной из главных причин тому было то, что Порпора был выдающимся учителем пения, величайшим знатоком возможностей человеческого голоса, которые учитывал, когда писал свою музыку.