Все это вместе совпало с заседанием Совета по культуре при председателе Государственной Думы Федерального Собрания С. Е. Нарышкине, которое состоялось в Музее Фаберже; здесь неслучайно говорили о роли гражданского общества в сохранении культурного наследия страны, - для Санкт-Петербурга это, бесспорно, актуальная тема. Да и сам музей, где проходило столь высокое собрание, - показательный пример того, как частная инициатива создает культурный феномен, имеющий общенациональное значение. А параллельно в Северной столице шли фестивальные спектакли "Балтийского дома" и Александринского театра, разворачивали новые экспозиции в музейныхзалах, словом, было, что посмотреть и услышать.
Но я бы хотел остановиться на событии, в каком-то смысле рядовом, но потрясшим своей неординарностью, - великим искусством Юрия Темирканова и его оркестра, редким мастерством Николая Луганского и необычайным талантом публики, - 25 октября состоялось открытие очередного сезона Санкт-Петербургской филармонии. Можно вести счет этим сезонам с 1882 года, когда Александр III повелел создать Придворный музыкантский хор, впоследствии преобразованный в Придворный симфонический оркестр. Можно начинать историю Петербургской филармонии (и вообще филармонических учреждений в советской России) с 1921 года, когда ее создали в здании бывшего Дворянского собрания. И куда поселился Государственный симфонический оркестр (так он назывался в 20-х годах прошлого века), который под руководством С. Кусевицкого, Е. Мравинского, а ныне Ю. Темирканова задал эталонный уровень российского симфонического исполнительства.
На открытие нынешнего филармонического сезона в битком забитом зале, где люди разве что не висели на люстрах, собралась публика всех возрастов и разных социальных возможностей. От Даниила Гранина до студенческой молодежи. Здесь не пытались хлопать между частями Третьего концерта С. В. Рахманинова и 10-й симфонии Дм. Шостаковича. И не только потому что собрались искушенные слушатели - зал замер, завороженный магией музицирования, погружения в смыслы бытия, которые приоткрывались благодаря сосредоточенности артистов, разгадывающих тайнопись, оставленную потомкам великими композиторами. Для Рахманинова Третий концерт - поворотный в его судьбе. Именно в нем, по мнению Б. Асафьева, в полной мере сложился "титанический стиль рахманиновской фортепианности". И Николай Луганский выразил это без всякого внешнего аффекта - настоящим титанам нет нужды работать на публику. Юрий Темирканов, нигде не подавляя солирующего пианиста, крайне скупыми выразительными средствами заставил ощутить симфонический масштаб этого сочинения "эпохи канунов", предчувствий испытаний, что выпадут на долю композитора и его слушателей-современников. Но Рахманинов принадлежит к тому кругу гениев первой половины ХХ века, которые полагали, что искусство способно противостоять хаосу мира, творить новую гармонию бытия.
И для Дм. Шостаковича музыка была своего рода прибежищем от горестей и неустроенности жизни, хотя его гений вбирал в себя трагизм мироздания, разрушенную гармонию бытия. Страдания человека - жертвы кровавых исторических перемен, страдания, не способные разрядиться в катарсисе, который предполагает трагедия, - создают сверхчеловеческое напряжение его музыки. Но именно музыка - мир небесный, способный поманить хрупкой надеждой, мерцающим светом, - давала возможность дышать и жить. 10-я симфония обнаженно трагична: лирические образы детства (струнные и деревянные духовые) с трудом пробиваются сквозь жесткую партитуру барабанов, медных инструментов, возвращая во второй части 10-й симфонии к леденящему душу ужасу 7-й, которая была во многом сочинена до Великой Отечественной, во второй половине 30-х годов.
Юрий Темирканов и его оркестр исполняют Шостаковича так, словно перед ними партитура одного из "венских классиков". Музыка, казавшаяся некоторым из современников "звуковым хаосом", в интерпретации Темирканова обретает высшую гармонию и красоту. Сегодня мало кто будет оспаривать гениальность Дм. Дм. Шостаковича, величайшего русского композитора ХХ столетия, который как никто расслышал боль человека и человечества, возвысив их в этом страдании. Совсем не так воспринимали эту симфонию 60 лет назад, когда она была исполнена впервые 17 декабря 1953 года в этом же филармоническом зале великим оркестром под управлением Е. А. Мравинского. Ее ругали и хвалили, и над всеми высказываниями, восторженными и критическими, витала мрачная тень действующего тогда Постановления ЦК ВКП (б) "Об опере "Великая дружба", в котором был объявлен бой формалистическим тенденциям в советской музыке.
И коль скоро мы так много сегодня спорим о традиционных ценностях в российской культуре, то что же считать традицией: гениальное наследие Шостаковича или то имитаторство, которое воспроизводило некие образцовые нормы социалистического реализма, придуманные партийными теоретиками? В развитии культуры, как и во всяком развитии, существенную роль играет закон отрицания отрицания, необычайно важный и для идеалиста Гегеля и для материалиста Маркса. Именно так сохраняется традиция в высшем смысле этого слова. Неслучайно этот закон терпеть не мог И. В. Сталин.