12.11.2014 00:10
Общество

Михаил Швыдкой: Завышенные ожидания всегда становятся бременем

Текст:  Михаил Швыдкой
Российская газета - Федеральный выпуск: №257 (6529)
В 1999 году, выступая в столице ФРГ на высоком собрании Европейского Вещательного Союза, посвященном 10-летию падения Берлинской стены, я произнес грустную речь. Боюсь, что она не потеряла своего смысла и поныне. Разве что существо проблем, открывшихся через четверть века после этого великого, поистине исторического события, стало еще более невеселым. Увы, в истории довольно часто большие ожидания завершаются еще большими разочарованиями.
Читать на сайте RG.RU

В начале ноября 1989 года вместе со своими коллегами из редакции литдрамы Центрального телевидения СССР я вел длинные беседы с Петером Штайном в его театре на Ленинер платц в Западном Берлине. После своих гастролей с чеховскими "Тремя сестрами" в СССР он стал одним из самых любимых зарубежных режиссеров, которого величали чуть ли не наследником Станиславского и Немировича-Данченко. Все мы были влюблены в этот поистине выдающийся спектакль, который действительно заставлял вспомнить об истоках искусства Московского Художественного театра. "Эпоха канунов" отражалась в нем совсем не исторической, а глубинно современной интонацией. Будущего опасались, но были готовы приветствовать его приход, - какие бы катастрофы ни ждали впереди. Словом, режиссеру Светлане Немчевской, редактору Лали Бадридзе и мне (в качестве автора всей этой истории) поручили сделать телевизионный фильм о Петере Штайне.

Андрей Грачев: Берлинская стена упала неожиданно для всего мира

Мы снимали штайновские репетиции "Роберто Зукко", пьесы молодого французского бунтаря Бернара-Мари Кольтеса, который умер 15 апреля 1989 года, спустя несколько дней после своего сорок первого дня рождения. Штайн грустил о нем - Кольтес был очень обаятельным человеком, во многом повторившим судьбу своих анархиствующих героев, не умеющих жить в упорядоченном обывательском мире... Штайн неизменно считал, что, приходя в театр, актер должен очиститься от всего суетного, чем он живет в повседневном мире, от груза информационной сиюминутности, - дыхание грядущих перемен добиралось до всех без исключения. Как мы ни старались погрузиться в работу, жизнь подбрасывала такие повороты событий, которые, порой, и представить себе было невозможно. Однажды ноябрьским утром в Берлине, столице ГДР, мы подошли к пограничному пункту на Фридрихштрассе, чтобы отправиться дальше на съемки в Западный Берлин. Молодой пограничник, едва взглянув в наши паспорта, жестом показал, что мы можем переходить границу. Но мы, бдительные советские командированные, потребовали, чтобы он поставил соответствующий штамп, - без подобной отметки в паспорте мы бы никогда не смогли доказать, что были в капиталистическом мире. Ну а кроме того, нам надо было возвращаться обратно в ГДР - как нас туда пустят, если нет пограничной отметки о том, где и когда мы покинули форпост социализма. Словом, мы начали перепираться с молодым парнем, который, по-моему, был удивлен не меньше нашего. Честно говоря, я не поверил и вышедшему на наш гвалт старшему пограничнику, который долго уверял нас, что границы больше нет и никакие отметки в паспортах не нужны. Но выбор был невелик - или Западный Берлин, или психиатрическая лечебница в ГДР. Холодея от ужаса и чувствуя себя изменниками Родины, мы все-таки выбрали первое. В этот вечер мы снимали в театре Хеббель-ам-Уфер, которым руководила Неле Хертлинг, умная, энергичная, полная юмора и поэзии. В тот вечер на сцене ее театра любимые актеры Петера Штайна читали стихи Гёте и Гейне. Мы рассчитывали, что после поэтического представления мы успеем поговорить с Отто Зандером и Юттой Лампе. Не случилось. Спектакль еще не закончился, когда Неле вытащила меня в фойе, где нас ждала Кристина Бауэрмайстер, в ту пору сотрудница дирекции Западноберлинских фестивалей, отвечавшая за связи с Советским Союзом, - мы были знакомы еще с конца 70-х годов. На ее лице отразился восторг, смешанный с удивлением, будто она до конца не верила в то, что говорила нам с Неле: "Берлинской стены больше нет!.." Она говорила это шепотом, потому что в зале еще читали стихи. Но шепот этот звучал словно залпы "Авроры". Еще до полуночи мы были около Стены, а потом на Стене. Мы обнимали незнакомых людей, пели, смеялись, пили, отхлебывая из разных бутылок... Казалось, в ночном небе звучит бетховенская "Ода к радости", и шиллеровские строки доходят до небес! Эта ночь с 8-го на 9-е ноября 1989 года переменила Европу, мир, нас, в нем живущих. Эта ночь и последующие дни были озарены вспышкой прекрасного романтического идеализма, благородными зарницами великой иллюзии! Но уже через год, а тем более через десять и двадцать пять лет стало ясно, что Запад и Восток были интереснее друг другу, когда мы разглядывали незнакомое бытие в дырочки, просверленные в железном занавесе. Знаменитый анекдот 90-х о том, что марксисты-ленинцы все наврали про коммунизм, но были абсолютно правдивы в своих рассказах о капитализме, - отражал горечь разочарований в реальности. Мы полагали, что, разрушив Стену, мир станет единым и счастливым, однако, перефразируя Ильфа, можно было сказать, что Стена исчезла, но люди от этого не стали намного счастливее. Потому что возникли другие стены, незримые и трудно разрушаемые. Мы бредили единством человечества, но оказались непохожи друг на друга. И нужно прикладывать все новые и новые усилия, чтобы добиться понимания. Нет-нет, не для того, чтобы простить. А просто чтобы понять, чего мы друг от друга хотим. Завышенные ожидания всегда становятся бременем. Но как прекрасна пора еще не осуществившихся желаний!

История