"Человеческое использование человеческих существ" формально представляет собой историю воскрешения Лазаря, как она представлена на знаменитой фреске Джотто. Что только не померещилось публике в этом путешествии в Аид и обратно. Полноценные отклики возможны будут только после мартовской премьеры спектакля.
Но уже сейчас ясно, что Ромео Кастеллуччи возобновляет саму возможность мыслить о театре как о месте особого философствования, месте встречи языка и смерти, живых и мертвых.
В новом спектакле вам предложат пройти похоронной процессией с фрагментами колеса и лошадиных ног, с тошнотворным запахом аммиака. Войдя в зал, вы, возможно, увидите, как распадающаяся плоть лепечет на ускользающем языке: "Зачем, зачем воскресил меня?". Возможно,вам покажется в этой истории, что Бог смущен своей кристаллической жестокостью. Что само распятие и погребение Христа - лишь его маленькая личная жертва, акт самооправдания за жестокое воскрешение четырехдневного тела Лазаря.
Распятый на кресте-круге языка, на котором начертаны слова сакрального языка женералиссимо, изобретенного Клаудией Кастеллуччи, Христос возвращает нас в нулевую степень коммуникации. Язык, сокращенный до четырех таинственных слов, вовсе исчезает в трубных звуках горлового пения. Смиренный Христос, поменявшийся местами с Лазарем, становится звуком Бытия.
На одной из репетиций Кастеллуччи сам стал жертвой своего замысла о жертве. Он подставил собственную щеку под удар Кулака-робота (есть там и такой странный образ), чья сила, видимо, была слишком жестока, чтобы подставить под нее артиста. Творец подставил под удар самого себя, чтобы спасти творение и расплатиться за свою жестокость физическим страданием.
Отчасти именно об этом он размышлял во время своего мастер-класса, говоря о спектакле худруку театра Борису Юхананову.
Я начинаю работать с чистого листа. Я записываю каждый день что-то в блокнот. Это похоже на работу писателя. Я записываю всё, что меня трогает в реальном мире. Постепенно эти идеи завязываются в узлы, из которых рождается структура, поддерживающая весь концепт. От этой структуры будет рождаться название. С момента названия возникает порядок, начинает создаваться тело будущей работы.
Во второй фазе я делаю некий теоретический чертеж. А в третьей ментальная фаза встречается с реальностью. Там надо защищать идею в борьбе не только с реальностью, но и с людьми. Театр, как мы знаем, это язык, который рождается в сообществе. Я стараюсь вовлечь группу, прежде всего актеров, в идею спасения идеи. Но иногда это не получается. Иногда идея гибнет от компромиссов, и я закрываю проект.
Театральное искусство вообще - это борьба с принципом реальности. Это подвешивание реальности в невесомости, создание иной реальности.
То, что мы хотим представить, непредставимо. Форма и есть представление непредставимого. В некотором смысле это как в обратной перспективе - мы не создаем форму, но поддаемся ей.
Крайне опасно связывать театр с литературой, текстом. В некотором смысле выдумать язык - и есть задача спектакля. Когда Арто говорит об истоках театра, он не имеет в виду архаику театра, но то, что он должен каждый раз стать собственным истоком.
В театре речь идет о контакте человека с Образом. Театр является глубоко религиозным опытом.