Тайны творчества
Кама Гинкас: В искусстве не существует однозначных ответов. Меня часто спрашивают: "А что это в вашем спектакле означает? То-то и то-то, я правильно понял?" Я всегда отвечаю: "Как вы поняли, так и есть". "Но что вы хотели сказать? - не успокаивается пытливый зритель. "Что я хотел, вот это вас не касается. Другой вопрос - что получилось". А что получилось - это и есть предмет театра. Один увидел одно, другой - другое, а третий - третье. И этот разброс - нормальное явление, так и должно быть.
Генриетта Яновская: Для спектакля "Собачье сердце" Сергей Бархин создал грандиозные декорации, и главное - черный снег. Все журналисты и зрители постоянно спрашивали, что он означает. Я привыкла отвечать: "А вам как кажется?" Отвечали по-разному. Кто-то говорил, что это пепел сгоревших рукописей, кто-то - что это остатки сгоревших цивилизаций. На гастролях в Израиле, в Хайфе одна женщина призналась, что она хотела уйти со спектакля, увидев этот снег. Почему? Потому что он напомнил ей пепел жертв Освенцима. Конечно же, ни я, ни Бархин этого не имели в виду, но ведь тем не менее такая ассоциация возникла. А как он возник, этот снег? Когда делался спектакль и уже был построен макет, мне не хватало какой-то фактуры. И вдруг Бархин говорит: "А что если засыпать все черным снегом?" Я вскинулась: "Но почему?" Он пожал плечами и ушел. И тут я вспомнила - именно так, "Черный снег", называлась пьеса Максудова, героя булгаковского "Театрального романа". И тут же в памяти всплыла фраза "снег был черным от крови" - из "Дней Турбиных" все того же Булгакова...
Геометрия искусства
Генриетта Яновская: На мой взгляд, искусство обладает "конусным" характером. Это когда в спектакле есть некая элементарная точка, в которой находится то, что понятно и тете Мане, впервые пришедшей в театр, и академику Сахарову. А дальше происходит расширение раструба "конуса", то есть расширение задач, смыслов. И на каком уровне "конуса" развитие спектакля остановится, зависит в первую очередь, конечно же, от режиссера. Художник должен тащить этот раструб как можно дальше, ввысь. Ну а зритель берет от "конуса" столько, сколько сможет.
Кама Гинкас: В Красноярском ТЮЗе у нас был спектакль "Гамлет". В одной сцене, как вы помните, Гертруда говорит Лауэрту: "Сестра ваша утонула". Лауэрт должен в ответ: "Как утонула?" Но однажды актер не успел даже открыть рот, как из зала раздался всполошенный женский крик: "Как утонула?!" Как потом выяснилось, это была театральная буфетчица, пока она мыла после антракта посуду, пропустила целый кусок. Это к слову о "конусах" - эта зрительница восприняла трагедию Гамлета на этом уровне, кто-то нашел другие, более глубокие смыслы. А с кем-то и вовсе не получилось общение, что тоже нормально.
Генриетта Яновская: А я вспоминаю, как на "Собачье сердце" драматург Червинский привел своего четырехлетнего сына. Мальчик очень внимательно смотрел на сцену. Потом я его спросила: "Тебе было кого-то жалко?" "Да, - ответил он, - собаку. Была хорошая собака, а стала плохим человеком". "А профессора Преображенского не было жалко?", - продолжала я допытываться. "В конце. Но кто его просил? Сам виноват". Вот такой вывод из моего сложного действа - с черным снегом, - сделал четырехлетний ребенок.
О "вредном" искусстве
Генриетта Яновская: Ненавижу, когда говорят о нашем ТЮЗе как о детском театре. Я не понимаю, что это? Я не делаю спектакли специально для детей и юных, я делаю то, что чувствую.
Вообще это понятие - "детский театр" - вредное. Просто есть такое явление, "театр" - и все тут, без разделения на "для детей" и "для взрослых".И вообще, а какой зритель - "детский"? Я как-то выяснила, что семилетние дети называют детским зрителем тех, кому три года, тринадцатилетние - десятилетних и т.д. Короче, ни один ребенок не считает себя юным зрителем. Вначале он идет в ТЮЗ под давлением взрослых, но потом его имидж ущемляется, когда он идет в "детский театр", ведь он-то себя считает взрослым. Так устроен человек - такова его психология.
Но есть нюанс. Маленьких детей надо водить на спектакли утром, в субботу и воскресенье. В это время все театры страны должны работать ТЮЗами. А вечером детям показывать спектакли - опять же вредно. Театр, как известно, должен потрясать. И после потрясения маленькие зрители не могут заснуть. Зачем же мучить их?
А потрясать надо обязательно, причем так, чтобы этот юный зритель не смел подсказывать актерам, что им делать. Театр имеет тотальную власть над зрителем - зритель может сочувствовать, сострадать, но ни в коем случае не вмешиваться. Мой любимый момент был на спектакле "Семеро козлят на новый лад", когда какой-то мальчик закричал из зала: "Волк, подожди, не уходи! Сейчас пописаю и приду!" Вот это нормальная реакция. А если бы он закричал: "Козлята, идите в ту сторону!", я бы спросила актеров: "Ребята, что вы делали на сцене, почему вы позволили собой командовать?!"
Кама Гинкас: И еще - нельзя пугать ребенка. Он должен понимать, что людоед - опасное существо, но он не должен его бояться. Для ребенка надо создавать условия игры, чтобы он понимал смысл происходящего и эмоционально откликался, и одновременно понимал, что это неправда.
Будущее театра
Кама Гинкас: Нас часто спрашивают, каким будет театр и будет ли? Вы знаете, мы пережили разные этапы, когда театр хоронили, потому что возникало вначале кино, потом телевидение. Теперь Интернет. Ну и что?
Театр всегда брал что-то у других искусств, его язык, способ существования со временем менялся. Сегодня происходит освоение пространства и исходя из этого - поиск нового способа выражения. И если на сцене нет актера - это не говорит о том, что театр умирает. В моем спектакле "Полифония мира" не было артистов. И это было неважно. Главное, чтобы на сцене происходило что-то между чем-то и к чему-то все это приводило. Другое дело, не хочется, чтобы праздновали победу шарлатаны, а это, увы, возможно...
Но в целом то, что может театр, не может ни кино, ни телевидение, ни Интернет. Я говорю о непосредственном воздействии, о контакте сцены со зрителем...
Когда-то в Ленинград приехала девушка из Швейцарии. Она училась, спокойно воспринимая советские условия жизни, более того, ей нравилось. Почему? Да потому что она получила общение. На Западе общение лимитировано, ровно настолько, насколько нужно. В 1991 году приехал из Финляндии актер Маркус Гротт (он был приглашен на роль Раскольникова в спектакле "Играем "Преступление"). Он спал в гримерке на полу, глотал активированный уголь, чтобы не отравиться, ходил на митинги и - был счастлив. В его жизни что-то происходило реальное. Правда, через два года он заболел - слишком серьезным экспериментом это было для него.
Я это к тому, что человеку необходимо общение. И театр дает эту возможность...