"Очень больно жить в такое время. Один знакомый священник сказал: "Нужно лично каждому из нас отказываться от греха". Ведь первопричина происходящих событий в том, что мы не живем по законам Божиим. Это, знаете, как если глину мокрую в кулаке зажать, то она все равно себе дырочку найдет. С грехом так же - он будет выходить наружу, если будет откуда. А откуда - это наши сердца. Поэтому нужно заняться собой.
Конечно, и материальная помощь посильная нужна. Но главное, не должно быть места отчаянию! А, ничего не могу, все пропало, тяжело, кровь льется, сердце изболелось… Нет! На Бога, твердо. Он отец, он все видит. Люди отчаиваются, спрашивают: Господи, за что? А это не "за что", это мы, это наше. Мы сами устроили такой ад из нашей жизни. А Бог только смотрит и плачет над тем, как мы распоряжаемся своей свободой.
Вот, смотрите, татаро-монгольское иго. Сергий Радонежский ушел просто в лес молиться. Не спасать страну, ничего такого. У него появились ученики, монастыри, потом Дмитрий Донской… Один спас всю страну. Чем? Молитвой! Надо это твердо понять.
Вот мы у телевизора сидим, переживаем, а ты встань на молитву! Это самый главный труд. И всегда надо сравнивать свои маленькие скорби с настоящими скорбями. Пришел - дома нет, жену убили. Вот это - да. А у нас, говорят, пенсия маленькая. Телогрейка есть за грибами сходить - и хорошо! Поэтому я, несмотря на весь ужас, на эту кровь жуткую, полон оптимизма и с надеждой в будущее смотрю".
"Сейчас я читаю святых отцов и Евангелие, остальное редко. Ни Достоевского, ни Гоголя, нет. Я, знаете ли, вырос в литературной семье - мама у меня была переводчик художественной литературы. Уж как я любил Гончарова, уж как я Достоевского любил! А сейчас читаю и вижу - с каким презрением они относятся к русскому человеку! "Шинель" невозможно читать, Алеши Карамазовы эти… Ушло.
Вообще все жидко - по сравнению с отцом Исааком Сириным. Невероятно, седьмой век, человек в пещере сидел, но будто всего меня знает! Там ложка стоит, а тут… Молочко разведенное. Можно пить, но я предпочитаю погуще.
Конечно, нашу отечественную литературу надо читать, понимать, но лично для меня это стало пустовато. Современной поэзии хорошей много, но никто не хочет нести крест. А крест - это жертва, это кровь проливать. Среди нынешних литераторов редко увидишь таких, как Белла Ахмадулина, - вся была полет, всю жизнь отдала! Я люблю жертвенность. Как Чехов больной - поехал на этот гнилой Сахалин, и как у него сердце болело о человеке! Вот его маленькие рассказы люблю, в них чужая боль становится своей".
"С "Островом" у Лунгина сложно было. Представляете, я пить бросаю, а тут зовут святого играть. Надо же как-то соотносить свою жизнь, ну я и прикинул: куда мне? С "Царем" было еще хуже. Первоначальный сценарий мне не понравился: все залито кровью, колдуны какие-то. Я почитал и говорю: нет, не могу никак. И Павел Семенович Лунгин, честь ему и хвала, сел и все сам переписал.
Фильм мы снимали все-таки не о царе, а о человеке. Я думал: какой он был? И вдруг в одной книжке обнаружил гравюру какого-то немца, который видел Ивана Грозного реально. Этот образ я и взял.
А с "Островом" у нас было огромное количество искушений: и с деньгами, и с телеканалами, и никому это не надо, треть материала Лунгин вообще в корзину выкинул. А потом вдруг понеслось. Счастливейшее время, по двенадцать часов на холоде. Супер, вот она жизнь!
Сейчас мы сняли еще одно кино - "Иерей Сан". Оно о том, как в ярославскую деревню приезжает японский православный священник и начинает там жить. К нам реальный японец приехал из Голливуда, стоит в рясе, с крестом - ничего играть не нужно! А я играю там местного жителя, у нас хотят деревню отнять, а мы за нее боремся. Добрый фильм, прекрасный режиссер Егор Баранов, звездный состав: Людмила Чурсина, Надя Маркина, Игорь Жижикин, Петя Федоров. Но не берут прокатчики, не берут! Мы, говорят, комедии катаем. Никому не нужно, чтобы мы были хорошие, добрые, чистые. Ведь тогда мы будем свободны, и нами нельзя будет управлять".
"Знаете, какая профессия самая почетная? Клоун. Юрий Никулин - замечательный, наилюбимейший мой человек и артист. Когда его хоронили, в центре Москвы остановилось все движение и гроб передавали из рук на руки. Вот так клоуна хоронили. Я тоже себя причисляю не к серьезным артистам, а к таким клоунам.
Но и клоуны ведь бывают разные, и, конечно, вся наша боль и все наши радости каким-то чудом, смею думать, присутствуют в том, что мы делаем. Вообще, я с детства такой, это в природе моей заложено.
Знаете, как меня в школе звали? Мамон - Чугунная голова. Потому что я с разбега в четвертом классе пробивал физкультурный фанерный шкаф головой насквозь. А в седьмом классе сшил себе из простыни белые брюки-клеш и на выпускном вечере перед учительницей биологии выплясывал назло. На улице я любил со всего размаху влететь в рекламную тумбу, все подбегают: что случилось, ты порядке? А я вскакиваю и убегаю. Это у нас называлось "вывести обывателя из состояния беспробудной спячки". Так все и продолжилось".
"Знаете, никогда в моей жизни не было такого радостного времени, как после шестидесяти. Только начал жить! И силы еще есть, и разумение, и средства. Сейчас самое лучшее время жизни. Молодой бегал тупой. Как один поэт пишет, уж не обижайтесь: какой же народец поганый, пока он еще молодой! Это фигура речи, конечно, я очень люблю нашу молодежь. Мы были куда хуже.
Я сорок пять лет бегал, пока не уткнулся носом в угол. Потом, как в "Острове", по своим поводам также и плакал, так же бился лбом о стену. А жить нужно как на картине Рембрандта: помните, блудный сынок там на коленях стоит, обхватив ноги отца. Вот из такого положения: отец, помоги! У Льва Толстого есть формула: если в знаменателе достоинство человека, а в числителе то, что он сам о себе думает, то, чем меньше числитель, тем больше будет искомое. Я вот такой весь крутой артист, а ничего не могу без Бога: ни встать утром, ни жену простить. А с Богом все возможно".
"Пришли ко мне двое тарелку спутниковую вешать. Один Александр, такой полный, высокий, и Веня с ним. Со своим усилителем пришли, с лестницей, целый день они там работали. Я смотрел, любовался. Ну, думаю, пятнашка выйдет минимум. Закончили, я и спрашиваю: сколько? Александр этот покраснел весь, говорит: две девятьсот. Ему даже три тысячи сказать неудобно! Вот так я люблю, вот так. Я стремлюсь в людях вот это увидеть: кротость, тишину. И если я стремлюсь - я это вижу. А если я думаю, что все воры кругом - то становлюсь еще хуже".
"Чудес в жизни полно! Потому что просишь - получаешь, просишь - получаешь. Если, конечно, то, что надо, просишь, а не пыли из дворца. Благодати, внутреннего покоя. Без этого в любом роскошном доме бессмысленно и скучно. Я тоже вон домище грохнул, хожу, думаю: ну дела! Спрашиваю отца Дмитрия: а как же мне с этим быть, когда умирать буду? Он мне и говорит: строить надо так, как будто будем жить вечно, а относиться к этому так, будто умрем сегодня вечером".
Кстати
Спектакли ХХII Пушкинского фестиваля, завершившегося в Пскове, посмотрели более четырех тысяч зрителей. Отсутствие зарубежных театров с лихвой компенсировалось немалым количеством громких отечественных имен: в программе значились постановки Камы Гинкаса, Вениамина Смехова, Максима Диденко, Дениса Азарова. Все режиссерские работы - вокруг одной темы: времени во всем его многообразии. Всего за девять фестивальных дней зрителям показали 12 спектаклей.