Несмотря на все его порочные привычки, и любимое присловье "грехи наши бессмертные". Одно время он строил из себя женоненавистника. В другой период лелеял мечту: всех девушек, которые его любили, собрать за одним столом. Устроить эдакую Вальпургиеву ночь, и посмотреть, как они будут вести себя - сами передерутся, может быть, его убьют, или все тихо будет… Мечту Ерофеева, можно сказать, отчасти осуществил Марк Захаров. Пригласив на роль Венички мхатовского актера Игоря Миркурбанова, и поручив главные женские партии в жизни и творчестве Ерофеева (соблазнительные Афродиты не в счет, - речь исключительно о характерных дамах) вести Александре Захаровой. Здесь она сыграла одну из своих лучших ролей. Но обо всем по порядку, насколько возможно.
Первый раз на публике "Вальпургиеву ночь" давали в "Ленкоме" в пятницу тринадцатого. Было в этом что-то театрально мистическое. Впечатление удивительное: при полной бессюжетности и скачкообразном переносе действия из советской психушки "Вальпургиевой ночи" в советскую электричку "Москвы-Петушков", а оттуда от "Записок психопата" на страницы дневниковых исповедей Ерофеева, выстраивался на редкость цельный и ясный спектакль. Вобравший в себя кратким дайджестом лучшее, и что было в театре Марка Захарова, и что было воспето творчеством Венедикта Ерофеева. Будто события переносились с театральной сцены в Вольное поселение художников (обитало одно время такое в Крапивенском переулке, полуразрушенном доме 4), где не только актеры - старые друзья Ерофеева - прототипы героев "Москвы-Петушков", вспоминали о своем Венечке массу примечательных вещей.
"Петушки" - это место, где не умолкают птицы, ни днем, ни ночью, где ни зимой, ни летом не отцветает жасмин. Первородный грех - может, он и был - там никого не тяготит. Там даже у тех, кто не просыхает по неделям, взгляд бездонен и ясен..." Петушки, как свидетельствовали друзья Ерофеева - место, где он пил. И не только он - там пила вся деревня. Люди вставали, если не было водки - шли в другую деревню, если не было во второй - шли в третью… Изяществу изображения поэтики художественного пития у Марка Захарова Ерофеев мог бы позавидовать. Ведь одно дело - написать (а если доведется когда-нибудь увидеть рукопись "Москвы-Петушков", удивитесь - каким разборчивым и аккуратным почерком они написаны). А другое дело - изобразить, не вызвав реакции отторжения у непьющей части публики, не нарушив закона о ненормативной лексики, не предав при этом эстетики автора, и не спровоцировав ответных антиалкогольных антитеатральных санкций. Марк Захаров тут прошел по минному полю, проявив чудеса режиссерской эквилибристики. Мозаичный жанр Ерофеева при том им выдержан мастерски. "Ерофеев в созданном им сюрреалистическом аномальном мире, в своих эпатажных исканиях нащупал такие болевые точки, которые запускают в нашем сознании цепную реакцию, и мы начинаем размышлять о себе, наших комплексах и ментальности, которая, с моей точки зрения, оставляет желать лучшего", - говорил режиссер в интервью перед премьерой. Итак, в слепках - о показанных наших и ваших комплексах, и общей неблагополучной ментальности.
"Документов у меня нет. Я их не люблю", - признавался Ерофеев. Документов у него действительно не было. Родился на Кольском полуострове, поступил в московский университет, оттуда вскоре был отчислен за нехождение на занятия по военной подготовке. Стал работать: грузчиком продовольственного магазина, подсобником каменщика, истопником-кочегаром, дежурным отделения милиции, приемщиком винной посуды, бурильщиков в геологической партии, стрелком военизированной ораны, библиотекарем, заведующим цементным складом, лаборантом ВНИИДиС по борьбе с окрыленным кровососущим гнусом в Таджикистане… Дольше всего трудился как монтажник кабельных линий связи. Но это в порядке ликбеза, - биография Ерофеева дается у Марка Захарова не в номинативном перечислении, а в приобретенном экзистенциальном опыте. И здесь выбор на роль главного героя актера Игоря Миркурбанова можно назвать самым удачным кастингом этого театрального года. Ученик Марка Захарова, штатный актер МХТ им. Чехова (миграция артистов из театра в театр на главные роли продолжается), игравший в Израиле, а сейчас стремительно набирающий популярность в Москве, в костюме Ерофеева выглядит более чем убедительно. "Должен честно сказать: во время обучения он мне не врезался в память. Вот, скажем, про Дюжева я больше думал - выгонять его или нет. А этот как-то сразу все ловко делал и потому, наверное, особенно не запомнился. Хотя сейчас, глядя на него, задним числом я испытываю гордость, что это мой ученик", - вспоминал о Миркурбанове Захаров. Во второй раз, после Бориса Годунова и миркурбановского Григория Отрепьева, делая на него главную ставку. И не ошибся. Это актерский случай особой редкости: за Миркурбановым в спектакле интересно наблюдать, даже когда он ничего не делает на сцене. То есть абсолютно: безмолвно стоит у стенки, и мысленно, от лица автора, как будто переводит внешнюю жизнь описанных им персонажей в свою внутреннюю. Профессиональной свободы - хоть отбавляй. Харизмы - на десятерых хватит. Ерофеевский текст с его подачи звучит так естественно, точно им самим даже не написан - рожден, причем легко и без невыносимо отравляющих существование творческих мук. Словом, - уже сейчас буквально в двух шагах от безусловной актерской удачи. Вместившей и весь юмор Ерофеева, и всю его жизненную трагедию. Ведь, по воспоминаниям друзей, Венедикт Ерофеев, как человек, был громоотводом - притяжением всякой драмы.
…Как рассказывала вторая жена Ерофеева, ей Веню друзья подкинули, как котенка. Ушли, а он остался на лестнице. Открыла дверь, говорит: "что же вы тут сидите, входите". Он вошел и остался у нее совсем. И жил он в Камергерском переулке - проезде Художественного театра - со всеми прелестями жизни в центре, когда в любое время могут позвонить и сказать: "Ты дома? Мы через 15 минут у тебя будем". Венедикт рассказывал: "Вот вчера были художники. А потом пошли какие-то музыканты. Потом пришли левые, а надрались - оказались ярые правые. И с каждой рюмкой становились все правее и правее". Дело доходило и до драк. Дрались гости обычно долго, с двух-трехминутными перерывами на отдых. В характере Ерофеева было сидеть, смотреть и иногда подбадривать какую-либо сторону: "Дай ему, дай!".
Марк Захаров подарил ощущение и сопричастности к личной жизни Ерофеева, и близкого знакомства с его литературными героями. Получился не спектакль - ода. Из того таинственного жанра, в котором творил сам Ерофеев, и в котором многие находили для себя особую привлекательность и даже тайну, но немногим впоследствии удавалось к ней на сцене приблизиться. "Мы задумали показать творчество Ерофеева как квинтэссенцию некоторых сторон русской жизни, с его помощью заглянуть в наше сознание и подсознание, причем так, чтобы спектакль получился и эпатажным, и парадоксальным. Но главное - достаточно серьезным", - пояснял замыслы Марк Захаров. Герой Венички Ерофеева, его альтер-эго, в сопровождении воображаемых ангелов каждую пятницу совершал путешествие из Москвы в Петушки. На пятницу тринадцатого у него была особая надежда: "…сегодня - сегодня что-то решится, потому что сегодняшняя пятница - тринадцатая по счету. И все ближе к Петушкам, Царица Небесная!..". В Ленкоме, кажется, все учли. И ангелы их Венички восторженно хлопали крылышками…