Он возвращает нас в 4 ноября 1995 года, когда в Тель-Авиве был застрелен премьер-министр Израиля Ицхак Рабин. Громкое убийство долго занимало первые полосы газет, и от фильма, созданного 20 лет спустя, ждешь движения вперед - нового осмысления, актуальных ныне выводов. Но Гитаи ограничивается монтажом старой хроники и реставрацией событий с помощью актеров. Внешне это телефильм, с обилием "говорящих голов", интервью, следственных допросов и судебных заседаний. Камера проникает в лимузин, увозящий раненого Рабина в госпиталь, - мечется чье-то лицо, вскользь замечаешь кровь. Сыгранное пытается притвориться документом, но доверие к приему подсекается наивной принужденностью мизансцен. Люди беседуют, как в кино 30-х, в затылок друг другу - чтобы лицами к камере. Актеры отыгрывают каждую ситуацию до отказа, и если женщина услышит что-то, ее поразившее - она обязательно выйдет на крупный план и будет долго и показательно переживать "на зрителя".
Из сильных моментов - акцент на религиозных источниках ненависти к реформатору. Заклинания раввинов, призывающих к смерти оппонента. Вакханалия агрессии, в которой и вызревало решение 26-летнего студента Амира выступить в роли орудия божьего гнева.
Фильм длится 2,5 часа: автору кажется, что каждый организованный им кадр - уже классика. Отсюда долгие мелькания в кадре - они должны передать суматоху. Отсюда настойчивые сполохи мрачной музыки - она должна усилить трагизм происходящего. Отсюда притемненное изображение и нарочито скверная игра актеров, которые хотят, чтоб "как в жизни". Единственное, для чего не хватило времени, - это для объяснения, зачем понадобилось вернуться в прошлое. Какие еще не вынесенные уроки следует вынести? Кино все чаще не задается столь сложными вопросами - ему кажется, что достаточно реставрировать факты, а там все образуется. Кино развращено телевидением - это все острее чувствуешь в фильмах конкурса. И если считать, что одна из задач фестивалей - отметить не только эволюцию, но и деградацию кинематографа, то ее Мостра-2015 выполняет блестяще.
Определенной смысловой аморфностью страдает и показанный вне конкурса фильм Сергея Лозницы "Событие". Это еще одно выражение кредо выдающегося документалиста: его веры в самоценность и самодостаточность хроникального кадра. Спустя четверть века автор напоминает о днях путча 1991 года. Хроника снималась на улицах Ленинграда, и Лозница возвращается к этим кадрам, настойчиво вглядываясь в лица - воодушевленные, охваченные азартом, но чаще - растерянные. Камера проходит сквозь толпу, выхватывая лозунги, плакаты, обрывки фраз. И мы, умудренные знанием дальнейших событий, тоже всматриваемся в лица в надежде найти ответ - почему все снова ушло в песок, в безгласность, в апатию?
Толпа в фильме не даст ответа. Лица разные, часто прекрасные в обретенной надежде. Жадно вслушиваются в обещания Собчака. Хотят верить, опять - верить, опять - в ожидании высшей мудрости, чьего-то монаршего решения. Слышны обрывки песен, рубятся стихи. И в черных провисах картины - победно гремит "Лебединое озеро", главная тема балета, успешно оттанцевавшего на телеэкранах весь путч и ставшего его опознавательным знаком.
Все символы советской эпохи повергнуты. Флаг спущен, серп и молот, поморщившись, свернулись в рулон, архивы опечатаны, гэкачеписты названы преступниками. Россия - страна символов, но их, вероятно, недостаточно для того, чтобы строить ее на новых основаниях. Однако символы повергнуты, а значит, дело сделано - и толпа может разойтись по рабочим местам: новая жизнь объявлена. Торжественная увертюра к "Лебединому озеру" сменяется безмятежным Танцем маленьких лебедей.
Венецианский зал принял фильм вежливо, но без большого интереса. Возможно, ему непонятно, при чем тут "Лебединое озеро". Возможно, его не трогают русские стихи, переведенные итальянской прозой. Но он сообразит, что обладателям этих юных лиц на экране теперь далеко за сорок. И что многие, возможно, уже не в России. Черно-белые кадры кажутся призраками совсем далекой жизни. Возможно, уже не существующей. И "Лебединое озеро" звучит реквиемом по этой жизни.
Хроника самодостаточна - несомненно. Мне не хватало в фильме авторской воли. Быть спустя четверть века просто наблюдателем - мало радости и еще меньше смысла. А додумать увиденное - так уж все додумано и передумано. Мне кажется, картина припоздала на четверть века. Или опередила свое время еще на четверть века, когда лица 1991-го окончательно сольются с толпами 1917-го, чтобы этим не имеющим конца русским опытом подтвердить пушкинское горестное: "Народ безмолвствует".