Вот несколько штрихов к портретам. И Саша Черный, и Андрей Белый - псевдонимы прекрасных литераторов, Александра Гликберга и Бориса Бугаева. Белый страшно опасался серых "недотыкомок", рассуждал о теософии цвета. Черный от пафоса символистов был очень далек, но как-то вдруг заметил бунинскому секретарю: "Как странно, вот вы - Седых, а черный, а я Черный - а совсем седой".
Воспоминания о родителях у Черного и Белого - сплошная истерика. Из одесского дома Черный сбежал, а захотел вернуться - папаша, торговый провизор, не принял. Из гимназий его гнали: двоечник с кулаками кидался на директора. Бродяжничал, пока его не пригрел житомирский чиновник (еще и любитель поэзии) Роше, - и в диковатом юноше обнаружили дар литератора.
Тем временем Белого, сына московского профессора математики (по словам писателя Бориса Зайцева, "крашеного старика с разными причудами"), изводила мать ("блестящая женщина, но совсем иных устремлений, кажется, очень бурных"): мальчика заставляли ходить всюду в девичьих нарядах, с косичками. В результате - "в гимназии я прослыл "дурачком", для домашних же был я "Котиком" - хорошеньким мальчиком в платьице".
В студенческие годы Белый подавал надежды - мог стать блестящим биологом. Но в 1902 году случился у него другой дебют - первый поэтический сборник "Симфония (2-я, драматическая)". Молодой поклонник Ницше, Белый быстро окунулся в дебри окололитературной жизни двух столиц, примкнул к символистам: "Стих Блока и проза Сологуба увлекали в те годы меня". Мир земной - лишь этап на пути к "идеальному" миру. Мерещились то "сверхчеловеки", то "Вечная Женственность". Бунты 1905 года Белый приветствовал на митинге студентов. Впрочем, вскоре уехал в Европу, где трудился над стихами и прозой. Быстро прославился игрой языка, трепанацией слова и слога. Как и герой его романа "Петербург": "Аполлон Аполлонович крепко сжал голову в пальцах: праздная мозговая игра! Она убегала за грани сознания; так она продолжала все воздвигать свои туманные плоскости".
У Саши Черного не так. Первые же сатирические стихи "Чепуха", напечатанные в ноябре 1905-го, аукнулись закрытием журнала "Зритель". ("Трепов - мягче сатаны,/ Дурново - с талантом,/ Не свободы нам нужны,/ А рейтузы с кантом"). Первый сборник "Разные мотивы" запретила цензура. Черный спрятался в Европе, а вернувшись через пару лет, стал своим в знаменитом журнале "Сатирикон". Шумно разлетались его остроумные сборники стихов (композитор Дмитрий Шостакович даже напишет по ним цикл произведений "Сатиры" для голоса и фортепиано). Но Черный прославился и как детский писатель: "Тук-Тук", "Живая азбука", библейские сказки, дневник его любимого фокса Микки.
За Черным тянулась слава мизантропа, язвы и ворчуна. "Солнце светит - оптимист,/ Солнце скрылось - пессимист". Любимая и единственная жена Маша спасала его от уныния много лет - сама хваталась за любую работу, чтобы как-то выплыть в эмиграции. Своих детей не было - зато чужие любили: он предпочитал их общество занудам-взрослым. Все удивлялись: такой злой сатирик, а такой скромный и порядочный. Писатель Набоков, узнав о смерти его, вспомнил, скольким обязан Черному: "С его помощью я печатался в "Жар-Птице", в "Гранях", еще где-то. Он не только устроил издание книжки моих юношеских стихов, но... придумал сборнику название и правил корректуру". Писатель Куприн видел, как плачет, узнав о смерти Черного, "рыжая девчонка лет 11, научившаяся читать по его азбуке с картинками".
Белый всюду мелькал пташкой божией - "всегда обступленный, всегда свободный", в вечном, по словам Цветаевой, "сопроводительном танце сюртучных фалд... старинный, изящный, изысканный, птичий - смесь магистра с фокусником". В поисках "Вечной Женственности" влюблялся он, как правило, в замужних дам. Мало кто из вчерашних друзей и коллег не удостоился его иронии. Всюду "друзья-враги", кругом "любовь-вражда". Споры об идейном часто таили прозы жизни: Александра Блока цеплял бессовестно - после того, как жена его, Любовь Дмитриевна, отказалась остаться с Белым. Брюсов не мог простить Белому роман с его возлюбленной Ниной Петровской. А он ведь исключительно искал идеала! Бывало, скандалил, вечером звал на дуэли - но утром каялся и плакал (такие истории весело вспоминал Борис Зайцев). И Цветаева подытоживала: "Прелесть - вот тебе слово: прельстительный и, как все говорят, впрочем, с нежнейшей улыбкой - предатель!"
Черный уехал из России в 18-м, мыкался, пока не приткнулся во Франции. Его поэму "Кому в эмиграции жить хорошо" назвали энциклопедией русского Парижа: да никому тогда не было хорошо. Писатель Глеб Алексеев вспоминал слова Черного: "Всякий честный человек должен покончить с эмиграцией. Осталось два выхода: пуля в лоб или принять жизнь Запада, раствориться в ней". Раствориться не получалось. Вернуться не мог: "Если в Россию, то с открытым лицом, а не через задние двери". Оставалось "идти в одиночку". Куда?
И Белый, и Черный - устраивая свои судьбы, искали ответов о судьбах родины. У Черного разговор "интеллигенции" с "народом" быстр и страстен: "Квартирант и Фекла на диване./ О, какой торжественный момент!/ - Ты - народ, а я - интеллигент, - / Говорит он ей среди лобзаний, - / Наконец-то, здесь, сейчас, вдвоем, / Я тебя, а ты меня - поймем". Белый простился с "интеллигентской" Россией в романах: надвигалась тьма России народной, азиатской. Уехал из России в 21-м ненадолго, вернулся, так и дожил неприкаянным: "Угрозу России В.С. Соловьев видит в монгольском востоке; ... но тьма есть и на западе; и она-то и губит сенатора Аблеухова в "Петербурге".
Прожили Черный и Белый примерно поровну. Один - 51, второй - 53 года.
Черный скончался 5 августа 1932-го в своем домике в Провансе. Рядом случился пожар - и он кинулся на помощь соседям. После пожара схватило сердце. Белого в июле 33-го в Коктебеле хватил солнечный удар, от которого он так и не оправился, скончавшись через полгода, 8 января 34-го, в Москве.
Могила Черного на кладбище Лаванду исчезла в годы Второй мировой: грешили на немцев. Добрые люди поставили посреди кладбища памятную плиту.
Белый похоронен на Новодевичьем.
В начале прошлого века символика чисел имела особенный смысл. Белый чуял в ней "апокалипсический ритм времени".
Биографии у поэтов вышли: не такая уж белая - не такая уж черная. А как быть нам, если чистых красок в мире вообще не бывает? Хотя бы следить за пропорциями: лишь бы не перевешивало в жизни серое.