Сначала пережив болевой порог культурного шока - столь жестоко разоблачительного и одновременно предельно интимного "Гамлета" нам еще, по крайней мере в текущем веке, на свет не являли. Затем согласившись с тем, что все тени здесь становятся явью, а утверждение Додина о том, что Гамлет сегодня - имя нарицательное, получает свое веское логическое подтверждение. Позже очнувшись от драматически отчаянной игры Данилы Козловского, примерившего на себя современные одежды принца Датского. И, наконец, справедливо восхитившись скульптурно вылепленным характером Гертруды, которая в исполнении Ксении Раппопорт обретает шанс на оправдание в глазах общественности, сочувствующей Гамлету. Ее история здесь звучит с самой пронзительной женской убедительностью, когда сеанс откровения Гамлета с матерью заканчивается исповедью Гертруды: "Твой отец был красивее, чем Клавдий, но только вот ходить приходилось вокруг него на цыпочках, чтобы не споткнуться о какой-нибудь принцип. Я была сначала женой тирана, а потом матерью сына, бесконечно далекого от меня. Когда я могла стать самой собой?.."
Это правда: более нигде вы не увидите столь откровенных отношений между Клавдием и Гертрудой и не поймете, почему мать Гамлета вышла замуж за убийцу его отца, с Клавдием, Игорем Черневичем, они представляют идеально гармоничную супружескую пару. Но не о чувственных фрагментах нового "Гамлета" сейчас речь.
Драматическая линия Гамлета здесь с помощью запредельно лаконичной сценографии Александра Боровского выстраивается по вертикали - вертикали жажды восхождения во власть. И за этой четкой геометрией поступков Гамлета наблюдать не менее интересно, чем за откровениями, по сравнению с которыми большинство предыдущих трактовок хрестоматийной трагедии Шекспира покажутся просто музейными экспонатами.
Додин рассказывает предысторию характеров в деталях. С нечеловеческими муками Офелии - Елизаветы Боярской. С вышедшим на позиции центрального персонажа Горацио - Сергеем Курышевым, чья роль, несмотря на самые первые шаги додинского Гамлета по сцене, уже, можно сказать, доведена до совершенства, - его Горацио объясняет многое из того, о чем не договаривает Гамлет, и делает это психологически безупречно.
У "Гамлета", как показывают в санкт-петербургском Малом драматическом театре - Театре Европы, много авторов - и Лев Додин в своем новом спектакле сделал попытку использовать все источники, приготовив не классического "Гамлета" У. Шекспира, а сочинение для сцены по Саксону Грамматику, Рафаэлю Холиншеду, Уильяму Шекспиру и Борису Пастернаку. В процессе работы над текстом и репетиций пьеса была видоизменена, использовано сразу несколько ее переводов и другие источники помимо текста Шекспира, вплоть до обращения к хронике датского летописца XIII века Саксона Грамматика, в работах которого впервые описана история принца Гамлета.
Задача была поставлена не просто сложная - глобальная. На "Деловом завтраке" в "Российской газете" на вопрос, что сегодня будет звучать в подтексте "быть или не быть" и будет ли "Гамлет", Лев Додин не спешил с ответом: "Поскольку Шекспир написал пьесу "Гамлет" - он уже есть. А случится ли наш Гамлет, можно будет сказать только, когда он случится... Гамлет сегодня - это понятие нарицательное. Что за этим стоит, знают все, а это значит, что на самом деле никто не знает, и каждый день предлагает новые знания и новые понимания, и каждый год, и каждое новое время. В первый раз я пытался прочитать "Гамлета" с тем, что пора, дескать, ставить Вильяма нашего Шекспира, когда мне было 18 лет. И хотя я, конечно, читал пьесу до этого, в этот раз на середине уже понял: ставить его не могу, не надо, не обязательно. С тех пор время от времени я пытался дойти до финала, и вот сейчас, кажется, добрался. Посмотрим, удастся ли со всеми вместе проложить этот путь заново. Это всегда загадка".
В результате получилось очень личное высказывание Додина на тему Гамлета. Но касается оно всех и каждого, будто присутствуешь не на торжественном вечере в театре, а на разоблачительном сеансе массовой психотерапии. Который если не сделает сразу после закрытия занавеса общество значительно лучше, то по крайней мере заставит всерьез и надолго задуматься об одном из главных посылов спектакля - как насилие образует замкнутый кровавый круг, вырваться из которого можно, только распрощавшись с жизнью.
"...Вчера будущие герои грезили об уничтоженных до пепла крепостях неприятеля; теперь будущие герои грезят о ядерном пепле, в который можно и нужно превратить целые страны, материки и - в конце концов, если понадобится, - весь мир, - размышляет Лев Додин. - Зато следующий мир будет устроен гораздо лучше, будет гораздо более справедлив и человечен... Порой в отчаянии спрашиваешь себя: неужели действительно все самые великие преступления в истории совершались во имя самых великих, высоких целей добра и справедливости? И волей-неволей задаешься следующим вопросом: знают ли творящие зло, что они творят зло? Здоровы они или безумны? Может ли безумец сознавать свое безумие? Что движет нашими поступками - желание так поступить или трагическая невозможность поступить иначе? И, может быть, каждый из нас - творя то, что мы творим - каждый из нас по-своему Гамлет? Словом, сегодня загадка великого гуманизма великого Гамлета снова требует если не разгадки - она, по-видимому, невозможна - то хотя бы еще одной попытки осмысления. Эта история ставит перед нами все новые и новые вопросы".
Чтобы ответить на них, помимо черепа в руки Гамлета Лев Додин вкладывает флейту. И душу своего Гамлета Данила Козловский изливает на флейте; мелодия - все про то же, что насильственные действия всегда ведут к насильственным концам. И эта флейта звучит в душе каждого из "Гамлета": все восемь персонажей в поисках Гамлета (Гамлет, Офелия, Гертруда, Клавдий, Полоний, Горацио, Марцелл и Бернардо - это все, кто остались) ведь сначала аккуратно ходят по деревянным мосткам на сцене, но в итоге оказываются где-то под сценой - читай, в преисподней. По мнению режиссера, одна из загадок этой великой истории и состоит в том, что великий гуманист по ходу действия убивает, сводит с ума и к финалу "укладывает" практически всех основных героев и вместе с ними себя самого: "Правда, он делает это, постоянно размышляя: можно ли убивать, нужно ли убивать, можно ли мстить, нужно ли мстить, как мстить так, чтобы было действительно мстительно; просто убить или убить так - поскольку принц человек верующий - чтобы убитый точно попал в Ад, а не в Рай..."
Под музыку Шнитке, Эллингтона и Баха Шекспир здесь виртуозно рифмуется с идеями Достоевского.
Многое из того, о чем поет флейта нового Гамлета, Шекспир не писал. Или это мы его так невнимательно читали?