В описи Даниловского поэт непременно нашел бы много знакомых с детства вещей, ведь пока отец служил в Вологодском наместничестве, семья каждое лето проводила в родовом имении.
Пусть в дедовом доме Батюшков гостил недолго, но предметное окружение его ранних лет здесь проглядывает. Все дети, родившиеся в екатерининскую эпоху в небогатых дворянских семьях, жили среди таких вещей, такого уклада. Первый наш пушкинист (родившийся еще при Пушкине!) Петр Иванович Бартенев замечательно говорил о том, что отличало век Екатерины: "Ясность, толковость и твердость быта".
В 1960-х годах опись имения Батюшковых обнаружил в Центральном государственном историческом архиве Колесников - выдающийся историк северной деревни, археограф, краевед и замечательный педагог. Его звали как пушкинского Гринева - Петр Андреевич. И судьба его в юности была сродни судьбе героя "Капитанской дочки". В гражданскую войну казачья станица, где он рос, была захвачена лихими "пугачевцами"; мальчишка потерял всех близких и чудом спасся. Потом, уже молодым человеком, он бежал от НКВД на Север, где в лесном труднодоступном краю стал сельским учителем.
В пору нашего знакомства Петр Андреевич Колесников уже почти ослеп, но еще читал лекции в Вологодском педагогическом институте, в ста метрах от которого стоит памятник Батюшкову.
Жил профессор Колесников рядом с редакцией, где я тогда работал, и мы часто виделись. Потом я покинул Вологду, но в каждый приезд забегал навестить Петра Андреевича. Помню, как однажды мы целый вечер беседовали в зимних сумерках, а потом и вовсе в темноте - не было электричества. Романтики добавляло то, что мы сидели на стульях восемнадцатого века...
А опись, составленная суровым отставным капитаном Львом Батюшковым и найденная Петром Колесниковым, - перед вами (правда, не вся, а наиболее "вкусные" ее фрагменты). Казалось бы: список вещей и ничего более, но читается как стихи.
Опись, сочиненная в 796 году в сентябре месяце, Святых икон и прочего имущества
В зале:
Портрет султана турецкого.
Картин разных за стеклами пять.
Зеркал малых продолговатых два...
В спальне:
Образ на полотне вечери тайныя.
Картин о сыне блудном за стеклами пять.
Родословная о роде Батюшковой...
В лакейской горнице:
Икона Апостола Петра, писанной
на полотне.
Родословная о роде царском.
Портрет персицкого шаха и японского
императора, два.
Рожа убийца корола Швецкого, малая,
за стеклом на бумаге.
Зеркало в черных рамах, одно...
В сенях:
Рожа Димитрия Самозванца.
Рожа Емельки Пугачева...
В беседке в новом саду:
Картина Птичка, за стеклом.
Налицо книг, а именно:
Лексикон российской словесной.
Книжка лекарственная от уязвления змей.
Книжка о пользе мозжовельника.
Полковничья инструкция.
Пехотной строевой устав.
Устав купеческого водоходства.
Фарфоровой посуды:
Для масла чухонского судок, один.
Чайника два, в том числе склееной один.
Старых чашек чайных, синих
саксонских, семь.
Железных вещей:
Пушек железных четыре с станинами
деревянными.
Удила турецкие одне, взяты в 737 году
в Очакове Андреем Ильичом (в горнице;
кому из сыновей достанутся, сохранят
для памяти).
Лошка для снимания меду, когда варят,
одна.
Цепь собачья с ошейником одна.
Лом один.
Форма для мороженья ягод.
Карета дорожная, белая, обита белым
сукном, со всем прибором.
Одноколка без колес четырехколесная,
одна.
Шпага, украденная Омельяном,
с портупеей, одна...
У кого и при каких обстоятельствах украл шпагу проворный Омельян, да еще с портупеей, - сие происшествие расследовать уже не представляется возможным.
В 1811 году 24-летний Батюшков, живя в Хантаново, пошехонской усадьбе своих сестер, оставил нам в стихах что-то вроде описи своего имущества. В материальном отношении его опись получилась куда скромнее, чем у деда Льва Андреевича, но стихи - прекрасные. За минувшие двести лет они вызвали множество подражаний, но остались непревзойденными.
Мои Пенаты
Отечески Пенаты,
О пестуны мои!
Вы златом не богаты,
Но любите свои
Норы и темны кельи,
Где вас на новосельи
Смиренно здесь и там
Расставил по углам;
Где, странник я бездомный,
Всегда в желаньях скромный,
Сыскал себе приют...
В сей хижине убогой
Стоит перед окном
Стол ветхий и треногой
С изорванным сукном.
В углу, свидетель славы
И суеты мирской,
Висит полузаржавый
Меч прадедов тупой;
Здесь книги выписные,
Там жесткая постель -
Все утвари простые,
Все рухлая скудель!
Скудель!.. но мне дороже,
Чем бархатное ложе
И вазы богачей!..