Любовь Канн к Пую, разумеется, возникла не на пустом месте. Смотры на набережной Круазетт всегда ставят перед собой самые высокие цели - показать фильмы, совершающие открытия в киноязыке; открыть "горячие точки" современного кинематографа. Румыния как раз и стала такой точкой в 2000-е годы, когда молодые бухарестские режиссеры предложили миру заново осмыслить слово "реализм".
Не сказать, чтобы до румын в новейшее время никто не заигрывал с реализмом. Была и знаменитая "Догма-95", придуманная датчанами Ларсом фон Триером и Томасом Винтербергом, продолжают исправно снимать свои суровые моралистичные притчи в ключе критического реализма интеллигентского левого толка братья Дарденны.
Но все это - в разной степени искусная игра в реальность. Тогда как все картины Кристи Пую - тщательнейшая псевдодокументальная реконструкция этой реальности, подразумевающая максимальное погружение зрителя в кино, которое он смотрит. Пую будто бы стремится разрушить границу между зрительным залом и экраном, заставить поверить, что смотришь не кино, сцены из жизни настоящих людей. И в "Сьераневаде" режиссер подходит к выполнению этой задачи как никогда близко.
Большая часть действия этой трехчасовой картины проходит в небольшой квартире неподалеку от центра Бухареста. В первом акте там собирается обычное румынское семейство. По пути врач Лари с красавицей-женой вяло ссорятся из-за того, что тот купил дочери неправильное платье Белоснежки для школьного утренника - нужно желтое, как в мультфильме у Диснея, а он зачем-то взял розовое. Да еще и туфли Золушки попытался к этому костюму присобачить. В квартире их ждут родственники - пожилая мать Лари, ее постоянно плачущая сестра, их дети, жены и мужья детей, внуки... Камера то застывает в коридоре, то перемещается из кухни в комнаты, оттуда в ванную и обратно. Повсюду разговоры - о парижских терактах и конспирологических версиях вокруг 11 сентября, о политике и экономике, о революции 1917 года и Обаме. Российскому зрителю смотреть "Сьераневаду" - отдельное удовольствие. В силу схожего прошлого наших стран тут узнаваема абсолютно каждая деталь - от панельных девятиэтажек и обоев в полосочку до меховой шапки пожилой героини. Разговоры - примерно те же, которые можно услышать на российской кухне. Как так вышло, что лучшее на свете кино про нашу жизнь вдруг снял румын Пую - большой вопрос. Не к Пую, конечно, а к российским режиссерам, ни один из которых по степени достоверности и близко не подошел к своему румынскому коллеге.
Но "Сьераневада" работает не просто как точнейший групповой портрет нескольких поколений восточноевропейского семейства, выпуклый и бесконечно талантливый. Это еще и умно придуманная трагикомедия нравов. В начале фильма Лари никак не может припарковаться в центре Бухареста - все места заняты другими автомобилями, поэтому ему приходится подбирать садящуюся к нему в машине супругу чуть ли не на ходу. И это ощущение отсутствия места и необходимости постоянного бессмысленного движения можно считывать и как метафору жизни, и как один из важнейших мотивов картины, где усидеть (а точнее, "улежать") на месте дольше пары минут может лишь один персонаж - напившаяся в хлам сербская подружка юной героини, весь фильм пребывающая в отключке.
Пую саркастично зарифмует начальный эпизод с единственной сценой, которая происходит за пределами квартиры, во второй части. Когда жене Лари, вернувшейся из супермаркета, удастся припарковать авто в соседнем дворе, выяснится, что она заняла чье-то законное парковочное место.
Другой мотив картины - ожидание. Герои картины, собравшиеся на поминки отца Лари, никак не могут сесть за общий стол. Сначала долго ждут священника, который все не приходит. Затем выясняется, что племяннику покойного, который по странной румынской традиции должен надеть костюм и сесть во главе стола, купили одежду на три размера больше, и без подгонки начать ужин решительно невозможно. Чем дальше, тем больше фильм Пую блестяще женит натурализм на абсурдизме в лучших традициях Беккета - доказывая, что по крайней мере в наших широтах одно другому нисколько не противоречит.