Голос у нее был детский. Беззащитный и чистый - раз услышав, не забудешь. А сама она знала твердо: "Я была очень взрослой, когда была маленькой".
В стихах ее жили кораблики - только слепой не увидит над ними алых парусов. Такой, например: "Жил кораблик веселый и стройный:/ Над волнами как сокол парил. / Сам себя, говорят, он построил, / Сам себя, говорят, смастерил". Или тот, бумажный, который все привыкли считать матвеевским: "Я мечтала о морях и кораллах./ Я поесть хотела суп черепаший./ Я шагнула на корабль, а кораблик/ оказался из газеты вчерашней". Честно говоря, и мне казалось, песенка - ее. Откуда это всеобщее заблуждение - мне кажется, понять можно, это по-своему любопытно. Песню спела Доронина в фильме "Еше раз про любовь" (1967). Создатели картины явно хотели привнести в лирическую историю оттенок иронический, - молодые технари 60-х ищут общий язык с восторженными поэтическими натурами, - а потому там звучала и плохонькая пародия на Вознесенского, и песня, очевидно "под Матвееву" (автором песни в титрах значился Роберт Рождественский): и "кораблик" вдруг пересилил все, оказался удачным и главным в фильме. И в том, что он прочно увязался с образом Новеллы Матвеевой, - была своя логика. Беззащитный бумажный кораблик - она сама такой и казалась.
А как же море? Может быть, она жила у моря, как Ассоль? Увы. "Я истинного, иссиня-седого/ Не испытала моря. Не пришлось./ Мне только самый край его подола/ Концами пальцев тронуть довелось".
Новелла Николаевна жила отдельно ото всех. Она была "в домике" - как в детской игре. Почему? Сама не понимала: "От трусости, наверно, от страха. Я человек дикий, вести себя не умею. Мне легко выглядеть смешной. Поэтому стараюсь быть отдельно".
Дед ее был автором первой "Истории города Владивостока", многие годы прожил в Японии. Отец был географом, историком и дальневосточным краеведом. Мама преподавала литературу, писала стихи под псевдонимом Матвеева-Орленева. В этой семье идеалистов-мечтателей и детей наградили именами диковинными: дочь стала Новеллой, сын - Роальдом. Родились они в Пушкине под Ленинградом.
Первые песни Новелла Матвеева придумала еще в детстве, к концу войны. Она никогда не сочиняла отдельно - текст и мелодию, как-то так рождалось сразу все вместе. Семь лет в пятидесятых ей довелось работать в подмосковном детдоме. Потом стала выступать в аудиториях под семиструнную гитару - народ в те времена с упоением спорил о физиках и лириках, носился с космонавтами и с поэтами. Мечтал о морях и кораллах.
В 1961 вышел первый сборник ее стихов "Лирика", через два года - вторая книга, "Кораблик". Следом первая пластинка с песнями Матвеевой. Со знаменитой "Девушкой из харчевни":
Любви моей ты боялся зря:
Не так я страшно люблю,
Мне было довольно видеть тебя,
Встречать улыбку твою.
С чем было сравнить ее поэзию? Культурные моды и надутые эстеты ей были чужды - а стихи рождались звонкие и точные. Кто-то цокал, удивляясь: откуда столько радости и света? Как можно так писать, если ютишься в коммуналке? Но вопросы эти пролетали мимо Матвеевой: "шум повседневности, обидный для меня"…
Разлетелись и пелись в разных уголках страны ее "Окраина" и "Капитаны без усов", ее "Страна Дельфиния" и "Фокусник", ее "Цыганка" и "Шарманщик", ее "Песня погонщика мула" и "Ветер".
В 90-х вышла книга ее воспоминаний "Мяч, оставшийся в небе". Новые элиты и бомонды оказались ей чужды, как любая жизненная пошлость. Так и прагматическим элитам - теперь чужды ее "кораблики". "И что ни день, нас требует к ноге/ Не то элита, а не то малина,/ Не то разговорившаяся глина,/ Не то иная вещь на букву "г".
Поэт в ней оставался верен себе: "Поэзия есть область боли/ Не за богатых и здоровых -/ А за беднейших, за больных".
В 1992 году она потеряла мужа, поэта Ивана Киуру. Новые ее стихи появились лишь к концу 90-х. Она по-прежнему жила сама по себе: летом на сходненской даче, зимой в квартирке. Волновалась о происходящем в мире. Переводила сонеты Шекспира. В ее стихах по-прежнему мелькали тени "гениев, изменчивых, как море", - Есенин, Лермонтов и силуэт Марины. Она по-прежнему считала твердо, что искусство и корысть есть вещи несовместные: "Художник, незнакомый с поощреньем,/ А знаешь ли? В тени пожить не грех:/ Не ослепляясь счастья опереньем,/ Мир как он есть увидеть без помех".
Два года назад ее поздравляли с 80-летием. Кто-то искренне, кто-то стыдливо. Как бы извиняясь: ну вот же, человек достойный, и как поэт не лжет, а назвала в стихах "оппозицию" - "контрой". А следом написала, не колеблясь "Крым. (Чьи-то "мнения")". Причем, искренне так: "Перекалился цоколь/ Различных адских ламп.../ "- Вторженье в Севастополь!" -/ Скрежещет дама-вамп"...
А она ведь, в сущности, и тут себе не изменила. Чему верила - тому верна осталась. Маленькая она была. И Гулливер в ее давнишних стихах был маленький, "игрушка бробдингнежцев". Но видел то, что не дано гигантам - "мог разглядеть морщины великанш,/ чью красоту считали в Бробдингнеге/ вершиной безупречности и неги".
В понедельник Новеллы Матвеевой не стало. Горько это - как и то, что песен ее уже многие годы не слышно. Что в телевизор таких давно не пускают. Что сегодняшним школьникам, кажется, неведомо, о чем это она: "И в теплом ветре ловить опять/ То скрипок плач, то литавров медь.../ А что я с этого буду иметь -/ Того тебе не понять!"