Александр Ширвиндт
- Оказывается, сегодня мало кто знает, почему такой актер, как Гердт, попал к куклам. Его нога после ранения стала короче на 8 сантиметров, а в госпитале он посмотрел кукольный спектакль и понял: ширма - его спасение, как актера!
Мы познакомились 43 года назад, в начале 70-х: они с Татьяной жили на улице Телевидения, и там однажды заглохла моя ржавая "Победа" М20. Неожиданно возник Гердт, ярый автомобилист, помог мне. Так я попал в их семью.
С ним было непросто. С талантом не может быть просто. У него были свои взбрыки, загибы, как человек темпераментный, он часто не по делу обижался, ошибался в людях, но при такой веерной талантливости простить можно было все. В субтильном теле жили необыкновенная музыкальность, актерский талант, бархатный голос, необыкновенная ирония, фонтанирующее остроумие. Он же еще и пьесы писал! А поэзию Зяма воспринимал как поэт, который не учит стихи, а впитывает их. На наших посиделках иногда случался такой поэтический джем-сейшн: Гердт начинал, скажем, Заболоцкого, Володин подхватывал, Рязанов продолжал...
Да, Зяма же еще был мастер на все руки. Вся "столярка" на даче была его рук дело. На прогулках, у палаток - скамейку, стол, лавку он сколачивал ну просто за считаные минуты. Он обожал обустраивать свое жилище. У Татьяны в доме сегодня самое дорогое - собранный Зямой туалетный столик и выпиленная им лампа.
Борис Грачевский
- "Видеть тебя одно удовольствие, не видеть - другое".
Вот в этой фразе - весь Гердт, человек, казалось бы, комфортный и добродушный, но способный сказать вот такое в лицо. Он был естественен во всех проявлениях, мог, например, бросить в компании: "Мне неприятно здесь пить" - и сразу встать и уйти.
К сожалению, в "Ералаше" Зяма появился лишь раз, и то за кадром, а один хороший сюжет, в котором он играл отца учителя, которого ученик вызвал в школу с родителями, испортил режиссер. Но между нами была налаженная связь, мы передавали друг другу анекдоты, при встречах он спрашивал - ну, есть что новенькое? Давай!
Ехали мы как-то в Питер на "Золотой Остап", сидим, разговариваем - Рязанов, Гердт, Никулин, вокруг купе народ. И тут всех расталкивает какая-то женщина: "Хочу вам сделать подарок!" И - запела романс! Ну совершенно чудовищным голосом! Я в испуге смотрю на Гердта - а у него на лице каждая нота отражается, как удар розгой. "Зиновий Ефимович, с таким лицом нельзя слушать!" - "С таким лицом нельзя петь!"
Вот вам еще несколько его фраз: "Сколько лет, сколько Зям!" - это встретившись со своим тезкой Зиновием Паперным. "Мне понравилось, а у кого вкус хуже - те вообще в восторге".
Лариса Удовиченко
- Я запомнила один эпизод из "Мэри Поппинс". Он даже на фото со съемок остался: стоит вереница актеров, мы должны были пройти мимо камеры, которая фиксирует каждого персонажа фильма. Снимали его ночью, все были уставшими, держались на ногах из последних сил, каждый норовил куда-то присесть, прикрыть глаза...
И только один Гердт в паузах между включениями камеры, помню, в своем адмиральском мундире стоял ровно, спокойно, с высоко поднятой головой, что-то нам - Скобцевой, мне, Андрейченко - рассказывал, легко, без тени усталости. Он веселил нас, не давал заснуть, и могу догадываться, чего это ему в 67 лет стоило. Но мы чувствовали себя не брошенными дамами великолепного кавалера.
Евгений Миронов
- В фильме "Ревизор", где я был Хлестаковым, вокруг были лишь суперзвезды - Михалков, Янковский, Джигарханян... Помню, нужно было начинать снимать, группа вся на нервах, думают над характерами. И перед съемкой к режиссеру Газарову подошел Зиновий Ефимыч: "Сереж, я, кажется, придумал себе линию. Что, если я буду все время прихрамывать?" Газаров ухватился за это, и Гердт, правда, прихрамывает всю картину - тем более что он хромал и в жизни. Так красиво снять напряжение мог только он.
Готовились снимать главную сцену Хлестакова, где он врет про себя. Утром в гримерке великие вслух обсуждают предстоящую сцену, общаются со мной в интонациях, мол, "ну, посмотрим сегодня, какой ты артист". Молчит один Гердт. Я тоже смеюсь, а у самого зуб на зуб не попадает. Я попросил Газарова снять эту сцену одним монологом, без партнеров, а потом подснять их реакцию. Пока снимали, в павильоне был лишь Гердт, я ему играл этот монолог, а он мне помогал, за всех подыгрывал.
Помните фильм? По-моему, у нас с Зиновий Ефимычем тогда все получилось.
Сергей Юрский
- Как-то раз, кажется, в 80-х, у него случилось что-то между предынфарктным состоянием и собственно инфарктом, и я его навестил в палате. Мы поговорили, и я захотел выйти покурить. Гердт спросил: "А как вы это делаете?" Он так шутил: куряка он был невероятный, но в больнице бросил. Разговариваем дальше: "Чем вас лечат, Зиновий Ефимыч?" - "Лечат чем-то, а сам я лечусь Пастернаком". Он так - и про себя наизусть, а если кто хотел слушать, и вслух, держа перед собой книжку, - спасался от болезни и мыслей о том, что печального она ему может принести. Тогда, к счастью, не принесла.
Гердт для меня всегда двоится. Я вижу его и в первом выходе в "Золотом теленке", когда Паниковский идет представляться сыном лейтенанта Шмидта. Он, помните, плюет в пустое ведро навстречу идущему человеку - чтоб тот его не сглазил - и движется своей подскакивающей походкой дальше... И второй Зяма для меня - человек в больничной койке, улыбающийся, спокойный. Читающий Пастернака.
Познакомились мы благодаря гастролям театра Образцова в Египте, Сирии и Ливане. Меня, переводчика-арабиста, тогда и представили Гердту, я должна была перевести на арабский "Необыкновенный концерт", и мы начали эту работу у него дома при его замечательной жене - он диктовал, я переводила. И Гердт должен был это учить, а память у него была прекрасная, за несколько дней он выучивал текст на языке той страны, куда ехал выступать, будь то Венгрия, Китай или Египет.
Когда же в самолете до Каира он подсел ко мне вроде как поработать, у меня был полный негатив: ну, думаю, артисты любят без жен "погулять". Тем более, всему театру было известно, что он всегда сидит с одной и той же дамой, актрисой этого театра. После Тираны - там была промежуточная посадка - Зяма снова сел рядом и сказал, что коллеги его затерроризировали, что, мол, ты треплешься с ней, раз она переводчица, значит, гэбэшница.
А он продолжил пристально ухаживать, читал стихи, шутил, как только он умеет, словом, цвел полным букетом. И к концу поездки я была уже "готовенькая", ведь уж год прошел, как с мужем решили разойтись. И тихо-тихо - пала. Влюбилась. Когда мы вернулись в Москву, то на аэродроме, прощаясь, договорились встретиться через день. И встретились. На Садовой, возле МИДа.
Татьяна Правдина, вдова артиста