Впервые пишу о ней "была", и ком в горле. Так вот, она была действительно редким, выдающимся и блистательным журналистом. Честным, добрым, скромным, поразительно отзывчивым. Все это она о себе знала, все было сказано ей, все она слышала, правда, не со всем соглашалась. Она оставила учеников: лучших из тех, кто сейчас в профессии.
"Долг" - так назывался один из блистательных и отважных ее материалов. О нашем парне, который воевал в Афганистане в составе "ограниченного контингента советских войск". О "воине-интернационалисте, выполнившем свой долг перед Родиной".
Так писала в ту пору официальная советская пропаганда. Она же написала о долге, который есть у Родины перед этим парнем. Он, ее герой, Саша Немцов, получил душманскую пулю в позвоночник и приехал домой инвалидом. Родина, призвавшая его на "выполнение интернационального долга", увы, не позаботилась ни о том, чтобы снабдить его инвалидной коляской, ни о том, чтобы сделать элементарный пандус, для выезда из квартиры на прогулку, ни о многом другом, о чем должна позаботиться Родина, коль сын ее вернулся с войны инвалидом. Более того, в то время мало кто знал, что в Афганистане идет настоящая война, что тысячи наших ребят возвращались оттуда домой в цинковых гробах.
"Комсомолка" напечатала этот материал. Понятно, что очерк был не только о Саше Немцове - о тысячах таких же, как он - брошенных своей страной, точнее - властью, которая страну олицетворяла. После публикации и Саше, и таким, как он, стали помогать: не только власти, но просто люди, которые считали необходимым это сделать.
Она всегда заступалась за "маленького" человека. Прекрасно понимала: маленьких людей нет, каждый человек - огромен, со своей неповторимой и единственной жизнью. Маленькими людей делает бездушная тотальная власть.
25 миллионов - таков был тираж "Комсомолки" в советское время. Для меня этот факт означает вот что: вместе с блистательными журналистами того времени Инна Руденко спасла души целого поколения советских людей, ставших потом россиянами. Спасла от цинизма и безверия, от бесконечной лжи, от служения призрачным ценностям, от уродливого протеза коммунистической идеологии, призванного заменить живую человеческую душу. Спасает и сегодня.
Я думаю, что ее "маленьким людям", ее духовным детям, тоже кое-что удалось. Это "кое-что" - живое воплощение ее великого труда: неутраченная совестливость, неприятие лжи, привычка души работать...
Вот ее ответы на вопросы "Российской газеты".
- Есть ли, на ваш взгляд, что-то важнее и дороже человеческой жизни?
- Душа.
- Вы полагаете, что душа и жизнь - это разные вещи? Мне не понятно...
- Моя физическая жизнь - ничто по сравнению с тем, что у меня в душе. Это гораздо важнее, чем мое физическое пребывание на земле. Душа бессмертна, если ты ее будешь беречь.
- Во имя чего можно пожертвовать жизнью?
- Во имя жизни другого человека.
- Есть ли какие-то гуманистические идеи, ради торжества которых можно было бы отдать жизнь?
- Есть.
- Какие, например?
- Например, швейцеровская идея благоговения перед жизнью.
- Что вы думаете об идеологии исламских смертников-шахидов?
- Нет идеологии, которая стоила бы жизни.
- Вы полагаете, что это идеология? А может быть, это идея принесения себя в жертву во имя Аллаха?
- Идея и идеология - разные вещи. Идея - нечто внутреннее, произрастающее из человека. Идеология - следствие влияния на человека извне. Идеология всегда связана с политикой. Я думаю, что в случаях с террористами-смертниками мы имеем дело не с идеями, а с идеологией.
- Вы верите в жизнь после жизни?
- Да - если человек оставляет после себя нечто драгоценное.
- Считаете ли вы, что жизнь справедлива?
- Об этом человек может судить лишь тогда, когда жизнь его прожита.
- О чем из утраченного социалистического "вчера" вы сожалеете?
- О потере слова "товарищ" ("здравствуй, Пушкин, наш товарищ!" - Андрей Платонов), прилепившегося лишь к провалившейся идеологии.
- Что вы не принимаете в новом времени?
- Потерю слова, понятия "гуманизм".
- Что вас в этом времени радует?
- Свобода, которой мы, к несчастью, не сумели воспользоваться.
- Что вам нравится и что раздражает в нынешних молодых людях? А в нынешних стариках?
- И у тех и у других неумение ценить каждую минуту быстротекущей жизни.
- Была ли у вас когда-нибудь мысль уехать из России? Что вы думаете о тех, кто эмигрирует сегодня из страны?
- Никогда. Через две недели жизни вне России поднимается тоска. У кого тоски по Родине нет, пусть едут и живут, где хотят.
- Что, на ваш взгляд, изменилось в нашей профессии?
- Потеря интереса к маленькому большому человеку.
- Есть ли правило или принцип, которому вы старались следовать всегда?
- "Жить просто. Надо только знать, что есть люди лучше тебя". Это сказал Иосиф Бродский.
- Кого вы считаете лучшим журналистом ХХ века из пишущих (писавших) на русском языке?
- Из писавших - Анатолий Аграновский, Симон Соловейчик, из пишущих - Юрий Рост.
- Что вы считаете своей лучшей, самой любимой публикацией?
- Таких нет.
- Ваш лучший учитель, ваш лучший ученик?
- Учитель - Борис Панкин, с его вечным "вопреки". Ученик - победивший своего учителя Юра Щекочихин.
- Если бы у вас была возможность всего на день слетать в любое место на Земле, что бы вы выбрали?
- Любое место, где живет самый интересный для меня человек.
- Представьте себе, что у вас есть возможность поговорить по телефону с любым из ушедших уже людей. Кому бы вы позвонили, что бы сказали?
- Мужу. Погиб трагически, внезапно. Что сказала бы - это не для газеты. А спросила бы, был ли он так счастлив со мной, как я с ним?
- Когда-то вы рассказали мне поразительную историю о вашем муже - Киме Прокопьевиче Костенко. Помните, речь шла о советских танках в Праге в 45-м и 68-м годах. Не могли бы вы рассказать эту историю нашим читателям...
- Этот разговор нуждается в предисловии.
Ким, лейтенант-артиллерист, пройдя всю войну, победу встретил в Чехословакии. Среди многих орденов и медалей имел редкий для своего воинского звания полководческий орден Александра Невского. Как раз за сражение на чешской земле. Но ордена надевал, и то по нашему настоянию, только на 9 Мая, о боях-сражениях рассказывать не любил, на расспросы при виде главного своего ордена только темнел лицом. Я знала, что на чешской земле в последние дни войны на его глазах снесло снарядом голову лучшему другу, он похоронил его на огороде какого-то старика у станции Штепанув. Годы спустя ездил туда, искал это место. Там все изменилось, но старик тот был жив и первый окликнул его из-за своего забора, что Ким считал чудом. Но всем как об этом расскажешь?..
Зато не раз он весело - был веселого нрава - и даже будто похваляясь, рассказывал, как ликующе, цветами и поцелуями, его и однополчан встречала освобожденная ими Прага. "Я весь был в женской помаде, только на шее под бинтом на ранении осталась белая полоска!" Можно было подумать, что эти поцелуи ему были дороже его главного ордена.
И вот в самом начале 90-го года мы приехали в Прагу. Работать. Оба - собкорами. Сразу после чешской "бархатной революции", победившей под лозунгом, который был так по душе: "Правда и любовь победят ложь и насилие". Да какая революция имела такой гуманный лозунг?! Красавица Прага. Злата Прага. Его Прага. А недалеко от нашего дома, на Пшикопе - большой плакат: "Иван, go home!". Наконец чехи вслух могли сказать все, что они думали о наших танках, в 68-м раздавивших "чешскую весну". Знакомая чешская журналистка спокойно, с улыбкой предупреждает: "Старайся не говорить по-русски". Приехала ко мне ленинградская подруга, захотела купить дочери пальто. Я сказала: "В магазине ты только знаки мне подавай, ни одного слова по-русски, ты - немая". Ким быстро схватывает язык, он деятелен, бодр, уже написал первую статью, основанную на разговорах в пивбаре. Я - немая. А мне же ходить по магазинам за продуктами - без слов не обойдешься. Встречают хмуро, исподлобья. Но я же знаю, что все чехи в обязательном порядке изучали в школах русский! Вот и подтверждение. Захожу в магазинчик рядом с домом, называю нужные продукты. А продавщица громко и чисто по-русски: "Я вас не понимаю!". Да это же просто издевка! Ухожу с пустой сумкой, дома говорю Киму: "Я больше не могу. Я им танки не посылала, а они танки будто все на моей спине, хожу согнувшись. Все, я еду домой". И вдруг Ким, мой Ким, вместо ожидаемых слов поддержки, утешения или просто шутливых поддразниваний, на которые был горазд, говорит мне прямо глядя в лицо, строго, жестко, как чужому: "Ты знаешь, что такое для меня Прага. Но если ко мне подойдет чех и плюнет мне в лицо (я замерла: он же такой самолюбивый, убьет!)... я его пойму. Мы с тобой, как те семеро смельчаков в августе 68-го года, с протестом на Красную площадь не вышли. Вот помни это и с этим здесь и живи".
Как жить теперь без Инны Павловны?
Не врать. Заботиться друг о друге. Поддерживать друг друга. Заступаться за тех, кому плохо. Найти в себе силы и мужество не участвовать в бесчестных делах. Хотя бы это, хотя бы так.