"Любви пылающей граната/ лопнула в груди Игната". Согласитесь, сразу ясно: страсти-с. Фамилия влюбленного Игната - Лебядкин. А дальше он еще "и вновь заплакал горькой мукой/ по Севастополю безрукий".
Лебядкин - выдумка писателя Достоевского, прескверный персонаж романа "Бесы". Но вот про то, что он капитан и будто бы руки лишился героически, уже придумал сам Лебядкин про себя. Так бывает - персонажи ходят сами по себе.
Лебядкин - рифмоплет и графоман. Но стишки его не зря попали в поэтическую книгу Достоевского: они здесь главный нерв. Открывают сборник три неповоротливые оды, которыми Федор Михайлович, забритый во солдаты после четырех лет каторги (осужден по делу "петрашевцев"), надеялся смягчить свою участь - чтобы позволили вернуться в литературу. И оды эти он писал, нарушая режим: бумаги касаться не велено.
А после од идут фантазии и злые эпиграммы. "Витязь горестной фигуры", - это запустил Тургенев про него. Достоевский отвечает басней "Дым и Комок" (напоминая о тургеневском романе "Дым"). Диалогом "Офицер и нигилистка": герои спорят про лягушек (зачем базаровым их резать?) и эмансипацию нравов: "Свобода! Полезай, кто хочет!" - "О нет, как женщина захочет".
Нешуточные, словом, перепалки. На злобу дня и для литературной бодрости. И все-таки здесь на особом месте капитан Лебядкин. Противный, презираемый и неприличный. Но он, придумавший себя, свой тараканий космос, - и впрямь, как выясняется, поэт. По Достоевскому в любом упавшем ниже некуда, или униженном и оскорбленном, остается хоть малюсенький проблеск напоминания об их подобиях небесных.
И скверный Смердяков его вдруг начинает петь куплеты. И безумный лакей Видоплясов изливает душу стихотворными "воплями". И прочие герои Достоевского в минуты пограничной страсти хватаются за фалды Шиллера и Фета. Чем выделился среди всех Лебядкин?
Современник Лебядкина Козьма Прутков шутил намеренно, высоким слогом ерничал о низком. А у Лебядкина из корявых форм вылезают высокие трагедии. Через Лебядкина к декадентам Серебряного века (они первыми его и оценили!), к зауми футуристов и "обэриутов", грядущей поэзии пробирался из века 18-го недооцененный (так и Пушкин говорил!) Тредиаковский. У того прежде было: "Виделось мне, кабы тая/ В моих прекрасная дева/ Умре руках вся нагая,/ Не чиня ни мала зева". Лебядкин преподносит свой любовный мадригал: "Краса красот сломала член/ И вдвое интересней стала,/ И вдвое сделался влюблен/ Влюбленный уж немало". А уж за ними следом Хармс: "Я не имею больше власти/ таить в себе любовные страсти./ Меня натура победила,/ я, озверев, грызу удила..."
У Лебядкина "жил на свете таракан,/ таракан от детства,/ и потом попал в стакан,/ полный мухоедства". В XX веке его подхватит Николай Олейников: "Таракан сидит в стакане./ Ножку рыжую сосет..." И наконец споет Высоцкий: "Я с этими ребятами/ лежал в стеклянной баночке..."
Герой Достоевского сбежал из прозы в историю поэзии. Так вышло. И кстати: помните, что исполняли на последнем в жизни Шостаковича концерте? Его "Четыре стихотворения капитана Лебядкина" для баса и фортепиано.