Как известно, это была "Одна жизнь" - инсценировка Евгения Габриловича по роману Николая Островского "Как закалялась сталь", а посвященная ему статья Керженцева "Чужой театр" стала прямым поводом к закрытию ГосТиМа. Сопоставление двух "текстов" - предсмертной судьбы режиссера и пьесы, поставленной им буквально накануне трагической смерти поэта в 1930 году - стало ключевым в спектакле Новой Александринки.
Николай Рощин отрицает прямую иллюстративность. В его спектакле память осуществляется как в фантасмагорическом сновидении. Впрочем, начальная реприза заставляет всех думать вовсе не о трагической судьбе двух художников, воспевших революцию, но о нас с вами. Режиссер (Дмитрий Лысенков), стоя перед пустой сценой, предупреждает нас о задержке спектакля. Высокая комиссия задерживается, и пустующие места в первом ряду явно подтверждают его слова. Доверчивые зрители беспокоятся и раздраженно комментируют нравы властей.
Через какое-то время стена задника обнажает открывшиеся окна, и прямо с мороза, в пальто с бобриковыми воротничками и шапочками-пирожками входит начальство, да какое! Главначпупс товарищ Победоносиков (Виталий Коваленко), его заместитель Товарищ Иван Иванович (Виктор Смирнов), Товарищ Оптимистенко, его секретарь (Игорь Мосюк), Поля, его жена, великолепная бизнесвумен (Анна Селедец) и Товарищ Ундертон, его машинистка (Полина Теплякова). А чего стоит одно только явление Моментальникова, сотрудника дореволюционной и пореволюционной прессы - "здесь белые, там красные, тут зеленые..." Сходство и различие с нынешними обстоятельствами веселят и режиссера, и публику, и становятся отличной основой не только для театральной сатиры, но и для трагикомической игры памяти.
Пустое черное пространство Новой сцены с ее феноменальной способностью к трансформации заполняется постепенно образами мейерхольдовского театра с его прозодеждой, цирком, трагическим карнавалом, канцелярскими столами, братскими могилами и черными дырами будущего. Сцена то и дело грозит обрушиться вниз, открывает под собой все новые и новые провалы, из которых поднимаются будущие жертвы революционных экспериментов и триумфальных побед.
Режиссер-экспериментатор в исполнении Дмитрия Лысенкова шутливо и нешуточно сшивает время, в котором Мейерхольд сочиняет свою трагическую "Баню", Маяковский готовится пустить себе полю в лоб, а сконструированная изобретателем Чудаковым машина времени отправляется в 2030 год, год столетия гибели поэта. Не успеваем мы сопоставить черные провалы Новой Александринки с фактурой спектакля, а в ушах уже звучат пророчески-дикие выкрутасы Маяковского: "...только трону колесо, и время рванется и пустится сжимать и менять пространство, заключенное нами в клетку изоляторов".
Потому его огромная кукла выплывает в какой-то момент и, руководимая кукловодами в черных одеждах, пускает себе пулю в лоб, а потом картинно умирает в конвульсиях: "Сейчас я отбиваю хлеб у всех пророков, гадалок и предсказателей".
Спектакль Рощина как раз и сделан в память об этой точке невозврата: "Сейчас опасно пускаться туда, надо подождать идущих оттуда". "Идущие оттуда", с улицы современного Петербурга актеры встречаются с тенями тех, кто когда-то репетировал последние спектакли Мейерхольда. В 1939 году именно тут, в Ленинграде, со студентами института имени Лесгафта Мейерхольд репетировал свой последний спектакль, парад физкультурников, и видел его, уже арестованным, проезжая в воронке.
Обо всем этом Рощин не рассказывает в своем спектакле "Баня". Но диковинные и пророческие образы поэзии Маяковского, точно в сюрреалистическом балете, вызывают в памяти все, случившееся на его и нашем веку, за сто прошедших революционных лет.
Машина времени сработала. Будущее и прошлое встретились на набережной реки Фонтанки.
Кстати
Опубликованная еще до постановки, пьеса Владимира Маяковского вызвала острую полемику в прессе. Один из идеологов РАППа, В. В. Ермилов, утверждал, что тема бюрократизма уже не актуальна, вот если бы Победоносиков олицетворял "правый уклон"... В ответ Маяковский в "Лозунгах к спектаклю Баня " написал "А еще бюрократам помогает перо критиков вроде Ермилова". Под давлением руководства РАПП лозунг был снят со сцены зрительного зала. В приписке к предсмертному письму Маяковский упомянул об этом: "Ермилову скажите, что жаль - снял лозунг, надо бы доругаться". В 1953 году Ермилов отказался от своей тогдашней позиции и признал, что не сумел "разобраться в положительном значении "Бани".