И даже если ваш собственный гемоглобин всегда прежде волновал вас куда больше, чем все мировые катастрофы, вместе взятые, на брехтовском "Страхе..." остаться безучастным ни у кого не получится. Умеет Додин превратить людей практически за один вечер в культурных наркоманов. Постепенно, от сцены к сцене, заставляя проглотить крючок с театральной "наживкой", и к финалу зацепить изнутри так серьезно, что потом уже не соскочишь... Последний эпизод в исполнении Олега Рязанцева и Ирины Тычининой (Юдифь и Фриц) - один из лучших в спектакле и, может быть, сильнейших вообще в мировой театральной практике. Прощаются муж с женой - одни обстоятельства вынуждают ее покинуть предвоенную Германию, другие обстоятельства диктуют ему в стране остаться. Мизансцена статичная. Сидят напротив два самых близких друг другу человека. Говорят скупые, мало что значащие слова… Обещают скоро встретиться, и оба понимают, что больше не увидятся никогда. Дождь за окном плачет… Олег Рязанцев не совершает, казалось бы, ничего - он только смотрит на любимое лицо, а вольтова дуга между актерами возникает - весь зал обливается кровавыми слезами, и тишина стоит такая, что слышно, как капли слез с подбородка Ирины Тычининой падают на стол…
Как Лев Додин это делает - явление необъяснимое. Одно очевидно: его театральный стиль - перфекционизм. Как и в данном случае, когда разговор идет об отчаянии, страхе и любви в предвоенной Германии, а дело касается всех и каждого - вместе взятых и по отдельности. У героев Татьяны Шестаковой (Циффель) и Сергея Курышева (Калле) здесь - своя театральная оптика. Их разговоры под сигары служат связующими скрепами эпизодов, камертоном предельной искренности для всех. Это актеры, одному тембру голосов которых будешь верить безоглядно - даже если все слова в мире постигнет чудовищная, обвальная инфляция. Изысканные роли в их биографиях, - донести идеи Брехта до каждого зрителя так, чтобы они выглядели его собственными. Вот буквально сейчас пришедшими в голову...
Из отдельных брехтовских эпизодов Лев Додин соткал невероятно тонкую человеческую историю. Сумев разложив театральную реальность на общий и крупный планы - кинофокус, который в театре мало кому удается. Острота эмоционального отклика здесь - максимальная. Собственно, эмоциональная энергия сопереживания - суть всего происходящего. Вобравшего в себя и слепки импрессионизма из додинского "Портрета с дождем". И всю политическую мощь его "Гамлета". И безупречную лаконичность "Молли Суини", и перспективу "Долгого путешествия в ночь"… В каждой из этих постановок, как и в названии нового спектакля по Брехту, крупным планом были и страх, и любовь, и отчаяние. Но ключевое слово здесь - все-таки любовь…
О чем ставил Додин
"В спектакле есть фраза: "Весь мир охватило судорогой. И никто не может сказать, почему". Мне кажется, что сегодня есть такое ощущение…"
О чем думал Брехт
"Неправы те свидетели потрясений, которые думают, что чему-нибудь научатся. Пока массы остаются объектом политики, все, что с ними случается, они воспринимают не как опыт, а как рок; пережив потрясение, они узнают о его природе не больше, чем подопытный кролик о законах биологии…"
"Я хочу уйти вместе с моим любимым./ Я не хочу думать, чем я за это заплачу.
Я не хочу гадать, хорошо ли это.
Я не хочу знать, любит ли он меня.
Я хочу уйти вместе с тем, кого я люблю…" (Бертольд Брехт в переводе Дины Додиной)