Дело в том, что не в последнюю очередь именно в неизбывной и страстной нелюбви отдельных соцгрупп к российской действительности в том виде, в которой она существует сейчас, и кроется секрет успеха поздних киновысказываний Андрея Звягинцева. Его новая картина, принесшая автору очередной (на сей раз - умеренный, но все же вполне очевидный) успех на Каннском фестивале, так и называется - "Нелюбовь". Совпадение? Не думаем.
Пока мерзкий плебс из "Елены" (2011), коротая досуг избиением друг друга на помойке, выжидает шанса на свой подлый реванш, чтобы выхватить кусок пожирнее из шамкающей пасти окончательно разложившихся хозяев жизни, представители столичного среднего класса в "Нелюбви" предаются упадническому гедонизму, демонстрируя безнадежный внутренний вакуум.
Женя (Марьяна Спивак) и Борис (Алексей Розин) Слепцовы давно хотят развестись. По причине взаимной ненависти. Более того, супруги никогда друг друга не любили. А поженились "по залету" - самоуверенному (не в меру) мужчине нужна была семья, а неопытная женщина находилась в растерянности.
Конечно, плод такого союза - 12-летний Алеша - не только никому не нужен, но способен вызывать лишь всеобщее - включая полубезумную бабушку - раздражение. Поэтому мамаша, которой на сына, по ее собственному признанию, с момента его рождения смотреть противно, мимо него, как тот зять из частушки про тещин дом, без исполненного немотивированной злости комментария не проходит. Папаша же об отпрыске вспоминает только в минуты раздумий над тем, как бы его куда-нибудь сбагрить.
Проблема для Бориса крайне актуальна, потому что Женя своего ребенка тоже воспитывать не намерена. Так что любезные родители решают отправить его в интернат. А он от этой перспективы сбегает в неизвестном направлении.
Происходит это, впрочем, почти через час экранного времени, в течение коего нам демонстрируют, насколько на Алешу всем плевать. Какой там Алеша, когда личная жизнь Жени и Бориса радостно налаживается в соответствии с шаблонными представлениями о мещанском личном счастье из бульварных романов: мама нашла себе богатого и представительного папика, а папа - юную и тупую как пробка красотку, к тому же от него уже забеременевшую.
Женщины у Звягинцева вообще обычно умом не блещут, еще с тех времен, когда он не был так политически сознателен (чего стоит одна Вера из "Изгнания"). Теперь они вдобавок являются носительницами самых гнусных пороков - от безграничного эгоизма и инфантильного нарциссизма до изматывающей стервозности и исключительно бесстыдного распутства.
Мужики, впрочем, не отстают - всё лгут да бегут от любой ответственности. А на фоне всего этого что-то злобно бубнят радиоприемники и телевизоры, назойливо намекая на бессмысленность и безысходность происходящего. На средства для подкрепления этого впечатления Звягинцев не скупится, щедро осыпая зрителя ударами в лоб, будь то уже упомянутый офис, набитый пустоголовым и трусливым планктоном, или бегущая по тренажерной дорожке горе-мать, одетая в официальную олимпийскую форму российской сборной с огромной надписью "Russia" на груди. Это уже для самых непонятливых.
Словом, "все мы - Алеши Слепцовы", брошенные эксцентричной и бредущей в никуда самодуркой - родиной-мачехой - на произвол судьбы. Но во всем этом беспросветном мраке есть лучик света, отражаемый оранжевыми куртками спасателей-добровольцев, на которых держится весь процесс поисков ребенка (с полицией все ясно с первого появления ее в кадре - от кисло-безразличной мины правоохранительницы моментально сводит зубы). Неслучайно эти немногословные, смелые и прямые ребята ведут себя, как остатки человечества в эпицентре зомби-апокалипсиса.
Да и можно разве иначе в этом консьюмеристском болоте обеспеченных слоев постиндустриального мегаполиса? На его сомнительные прелести здесь можно любоваться бесконечно: мрачная эстетика развалин в контрасте с комфортным бытом миддл-класса, навязчивая эротика, безостановочные селфи с пустотой, омерзительные затрапезные картины примитивной офисной фауны. И так далее - все в лучших традициях леволиберального дискурса, издавна близкого каннскому жюри.
И трагический конфликт в Донбассе он предлагает рассматривать даже не как что-то далекое и чужое, а как нарисованный чуть ли не лично Дмитрием Киселевым пелевинский морок, услужливо предоставляющий обывателям-скотам возможность прятаться от своего обывательского скотства в объятиях спасительного эскапизма. Как говорил один свободолюбивый поэт, ставший новым вплощением совести отечественной интеллигенции, "война заканчивается, когда ты выключаешь телевизор". Остается пожалеть, что населению ДНР и ЛНР, не знающему о том, что оно - просто чья-то злая метафора, эта волшебная опция по ряду причин остается недоступной.
То, с каким вкусом и умением вся эта нелюбовь подается, не может не вызвать специфического восхищения. Звягинцев рассказал свою (если быть точным - снова свою и Олега Негина) страшилку так связно и убедительно, как никогда прежде не рассказывал. А один из лучших операторов современности Михаил Кричман опять предоставил нам безупречную картинку, к тому же изобилующую излюбленными режиссером цитатами и отсылками. Тут вам и немного Брейгеля, и совсем чуть-чуть Тарковского (видимо, чтобы сравнения с Андреем Арсеньевичем не выглядели так причудливо), а пристальные любители вглядываться в Черное зеркало, возможно, найдут аллюзии на "Койяанискаци", как известно, почитаемый Звягинцевым.
Нельзя не усмотреть печальной иронии в том, что болезненная и контрпродуктивная рефлексия мастера, как это теперь принято называть, "широких и жирных мазков" воспринимается и ценится в мире как самый репрезентабельный срез не только русской культуры, но и российского общества. Обожаемая Европой "достоевщина", из которой грубо вырвали ее краеугольный камень, - собственно, любовь - превращается в свой зловещий негатив. И в таком гротескном виде по вполне понятным причинам способна вызвать у западной публики еще больший восторг.
Классическая русская философия известна последовательным движением от частной любви к общепланетарному гуманизму. Тотальная же мизантропия Звягинцева, заметно проявившаяся с самого старта его творческого пути и поначалу имевшая абстрактный характер, привела его в конце концов к зацикленным размышлениям на пресловутую тему "этой страны". Такой вот парадокс. Или, если угодно, наоборот - закономерность.