Довлатов в нем существует вне времени и вне пространства. От советской эпохи там - лишь распечатанные на машинке томики самиздатовского "Заповедника", кои с соблюдением всех правил советских конспираций распространяет в фойе перед началом спектакля колоритная личность в плаще до пят, шляпе и темных очках. От Пушкиногорья - только настроение, которое сценограф Александр Боровский умеет создать практически из ничего: два деревянных мостка вдоль и поперек сцены, имитация небольшого прудика, где вместо опавшей листвы - этикетки от пивных бутылок. Да посмертная маска Пушкина - как икона в красном углу, которая в конце красиво размножится до угрожающей многоликости и начнет "плакать" живописными хрустальными слезами величиной с кулак...
Здесь хочется рассказать про необычно поставленный свет (художнику по свету Дамиру Исмагилову чудодейственным образом удается перевести реальное театральное изображение в созвучное эпохе кинематографическое черно-белое). Расхвалить удивительно мягкие интонации актрисы Катерины Васильевой, мимолетным виденьем являющуюся в образе жены Довлатова. Восхититься второстепенными персонажами - их играют выпускники гитисовского курса Сергея Женовача 17-го года, из них фамилии троих стоит запомнить обязательно уже сегодня: Екатерина Копылова - в "Заповеднике" - мечтательная Аврора из стайки девушек-эксурсоводок, Никита Исаченков - майор Беляев, проводящий беседы на высоком идейно-политическом уровне, и, кульминация! - Лев Коткин - экскурсовод Володя Митрофанов, питерский "гений чистого познания". Первая роль в театре, и - на "Заповедник" в СТИ можно идти только ради одного его небольшого эпизода. Скульптурная пластика рук, взгляд человека с феноменальной памятью и полной атрофией воли (попробуй такое изобрази), специфическое "явление растительного мира", действительно, "прихотливый и яркий цветок". С квинтэссенцией личной трагедии его героя - "я цитировал наизусть парадоксальные реплики второстепенных государственных деятелей. Знал, сколько пуговиц было на камзоле Талейрана. Помнил, как звали жену Ломоносова. Но я вырос фантастическим лентяем...". Помните, конечно, довлатовское: "Его экскурсии продолжались вдвое больше обычного и были насыщены внезапными параллелями, ослепительными гипотезами, редкими архивными справками и цитатами на шести языках. Иногда туристы падали в обморок от напряжения... Митрофанов знал костюмы и обычаи всех эпох. Фауну любого уголка земли. Мельчайшие подробности в ходе доисторических событий... Его пытались устроить на "Ленфильм", специально утвердив новую штатную единицу: "Консультант по любым вопросам". Митрофанов не смог заполнить анкету. Даже те ее разделы, где было сказано: "нужное подчеркнуть". Ему было лень..." И одно дело это написать, другое - передать эту фантастическую лень всем своим существом за несколько отведенных тебе минут. Самая колоритная фигура в спектакле!
С героем главным дела обстоят посложнее. Не потому, что нет хорошего артиста - артист тонких психологических состояний и сложных внутренних решений Сергей Качанов в роли писателя Бориса Алиханова, читай Довлатова, есть. Но переименования не спасают, а только обнажают большую брешь - у Женовача нет харизматичных и фактурных возрастных актеров в труппе.
А задача была и так на большое сопротивление. Мы, к счастью, дожили до той эпохи, когда у каждого - свой Довлатов и свое представление о нем, каким он был. Любой бы роль Довлатова получил в придачу к внутреннему голосу каждого зрителя, при появлении вызывая первичную реакцию отторжения. К тому же спектакль поначалу раскручивался настолько незамысловато простодушно, что первые двадцать минут казался пародией на все наши комплексные и глубоко личные представления о писателе. В театре же на авансцене сидел хрупкий босой человек и вел разговоры со своим отражением в воде. Переводя внутренние монологи во внешние - о том, что сегодня из Довлатова знают уже наизусть, как стихи. "Ты добивался справедливости? Умоляю, этот фрукт здесь не растет... Долги - это единственное, что по-настоящему связывает тебя с людьми... К тридцати годам у художника должны быть решены все проблемы, за исключением одной - как писать... Я был одновременно непризнанным гением и страшным халтурщиком. Тебе это не нравилось... Бездеятельность - это же единственное нравственное состояние..." К середине удается выйти на сильных долей искренности сцену прощания героя с женой: "Таня, мы увидимся? Почему я должен ей верить? Я же не верил ей, когда она говорила, что Альберто Моравиа хороший писатель?..". Но все же довлатовской легкости конфигурации (с послесловием от Пушкина - я вас любил нараспев и при свечах) достигнуть не удается. А прежде чем поймешь, что не мешать думать о своем Довлатове - это здесь принцип, должен пройти долгий первый акт.