Музыка "Возвращения" - это всегда сочинения, неизвестные или малоизвестные широкой публике. Но звучат они не отдельными опусами в программах, а концертными циклами, собранными на темы, выбранные музыкантами. В этом году актуальными оказались девизы Opportunism, "Несвобода" и Mort, возможно, мрачноватые для январской афиши, но представившие со сцены интереснейший коллаж разнообразных партитур.
Это был экскурс в историю, времена, страны. Не только в музыку, но и в души композиторов, сочинявших именно эти опусы, либо с конформистским комплексом, как Шостакович свой цикл "Десять поэм на стихи революционных поэтов" (1951) или Хачатурян - "Поэму о Сталине" (1938), исполненную без слов, в переложении для фортепиано в 4 руки (Вадим Холоденко и Яков Кацнельсон). Либо в состоянии меланхолии, отрицания мира, как "Чардаш смерти" Листа, прозвучавший у Вадима Холоденко с жутковатым однообразным кружением темы, "костлявыми" октавами, развернувшимися в аккордовый апофеоз Смерти, победившей в этом чардаше жизнь.
Тончайшим узором альтераций на тему Mort был выткан мадригал 1611 года новатора и аристократа Карло Джезуальдо ди Веноза, оставшегося в истории автором любовных мадригалов и убийцей собственной жены. Его "Moro, lasso, al mio duolo" ("Умираю от страданий") был исполнен ансамблем Questa Musica (дирижер Филипп Чижевский) с волшебной легкостью звука, с трепетом нежного ажитато и хрупкой красотой бесконечно меняющихся гармоний. Questa Musica еще и завершали программу Mort, разыграв целый перфоманс, когда последние слова четырехголосного канона Гайдна Tod und Schlaf ("Смерть - это долгий сон") истаивали уже за пределами Рахманиновского зала, в фойе, куда удалились со сцены певцы.
Между тем, часть партитур, исполнявшихся в программе "Несвобода", была создана в невероятных условиях - в лагерях, в тюрьмах, в гетто, записывалась на обрывках бумаги, грифелем, древесным углем, как неоконченный Нонет (1945) Рудольфа Карела, погибшего в концлагере Терезиенштадт. Музыка щемящей красоты, подхватывающая и романтические, и малеровские интонации, и с какой-то мягкой нежностью и слаженностью сыгранная музыкантами.
Или исполненная Ксенией Башмет Прелюдия и фуга соль-бемоль мажор (1937 - 1938) из цикла 24 прелюдии и фуги, написанных репрессированным Всеволодом Задерацким на Колыме с высокими, звенящими в ушах тремоло и жесткой темой фуги, приходящей к суровому аккордовому финалу. Или Riul для кларнета и фортепиано (1968) южнокорейского композитора-авангардиста Исана Юна, приговоренного в Корее к смертной казни по ложному обвинению. Сочинение исполнили Антон Дресслер и Мария Эшпай: мелко "вьющаяся" тема кларнета со стремительным крещендо звука, словно вырывающегося из тисков, и аккордовая экспрессия рояля с повисающими паузами.
Два параллельных мира - свободы и неволи, вдруг соединявшихся на мгновение в свинге. Наконец с каким-то напористым, победительным оптимизмом было исполнено минималистское сочинение Фредерика Ржевского, американского композитора-социалиста Attica (созданного под впечатлением восстания заключенных в нью-йоркской тюрьме Аттика) для чтеца и инструментального ансамбля (1972). В партии чтеца, сменив скрипку на микрофон, выступил Роман Минц, скандировавший под единственный си-бемоль мажорный аккорд набирающуюся, как из кубиков, слово за словом, единственную фразу Attica is in front of me, неожиданно закончившуюся прыжком чтеца в "никуда" и воем ручной сирены, не предусмотренной в партитуре, но неожиданно уместной: свобода и чувство юмора были и остались культовыми категориями для музыкантов "Возвращения".