Результаты пока тревожны: рядом с безусловными шедеврами возникают картины, которые на кинофоруме такого ранга до сих пор представить было трудно. Иногда даже кажется, что мы не в Каннах, а на региональном фестивале где-нибудь в ОАР или в Макао. Например, "Девушки солнца" - фильм о женском батальоне в Курдистане, вступившем в бой против насильников, - явно взяли в конкурс за кровоточащую тему, а также за то, что ее режиссер - женщина: бельгийка Ева Хассон. Женщины в режиссерском кресле уже не диковинка, но выдающихся фильмов у них пока наперечет, и фестиваль в пиковой ситуации: его беспрерывно атакуют феминистки, пытаясь учредить что-то вроде нормы представительства от каждого из полов, но ведь и планку нужно держать! А это становится все труднее. "Девушки солнца" сделаны плоско и неумело, сценарий составлен из документальных записей бесед с жертвами религиозных экстремистов, ставшими живым товаром, пережившими насилие, унижения и побои, - и актрисы пытаются эти записи перевести в жестокую "докудраму".
Зато открытием стал другой дебютант конкурса - египетский режиссер Абу Бакр Шоки с фильмом "Судный день". Он отважился углубиться в сферы, от которых кинематограф обычно воротит нос, - в предельно неэстетичный мир мусорных свалок и людей, брезгливо отвергнутых обществом. Героя - изуродованного проказой человека с провалившимся носом и обезображенными руками - играет Ради Гамаль - реальный обитатель лепрозория, где он держит кофейню; его малолетнего друга и попутчика по прозвищу Обама - реальный уличный мальчишка десятилетний Ахмед. Сделать актером человека, который с детства сторонится общества, - задача трудная, но результат ошеломителен. Увидев первый же кадр, в котором изувеченная рука копается в какой-то свалке, невольно пытаешься отвернуться от экрана, но уже через минуту не можешь оторвать от него взгляд: герой обладает харизмой и внутренней силой. И есть изобразительная мощь в работе аргентинского оператора Федерико Чески: словно перед нами уже не быт, а бытие, испытание, ниспосланное человеку свыше и обязывающее его радоваться хотя бы крупицам любви, добра и света. По жанру это road movie - "дорожное кино": Бешей отправляется в путешествие в поисках забывших о нем родственниках, Обама увязывается за ним. Их везет на утлой телеге белый ослик, который вскоре умрет, оставив обоих без последней надежды. Их дружба сродни отношениям отца и сына, хотя у Бешея никогда не будет детей, а жену он только что похоронил. Обоих принимают за бродяг, их опасаются, женщины спешат увести детей подальше от "заразного". "Я - человек!" - истошно кричит Бешей, и этот крик нового Квазимоды долго будет звучать в памяти зрителей. Все согревает сыновняя преданность Обамы своему диковинному покровителю, а потом - и понимание встреченных ими товарищей по беде: калек, безногих, таких же аутсайдеров. "Мы уже никогда не станем, как все. Но в одно я верю: когда-нибудь на судном дне мы снова будем равны", - заклинает себя калека.
Среди кумиров молодого режиссера - братья Коэн. Влияние их "вестернов" очень чувствуется в "Судном дне": умение в коротких эпизодах дать панораму характеров и судеб, простейшей фабулой держать внимание зрителя и вот так, без назиданий и деклараций, преподать урок высокой терпимости и любви к ближним. Эта редкая картина о "фриках", уродах, отщепенцах пополняет ряд современного гуманистического кино о "непохожих", "меньшинствах" и их праве на свою долю человеческого счастья. Парадоксальным образом она наполнена таким светом и человеческой красотой, что одно это должно стать, я думаю, предметом внимания жюри.
На ходу меняя ориентиры, Каннский фестиваль явно делает ставку на загадочный Восток: пока на его экранах превалируют заунывные для европейского слуха песнопения, пустынные пейзажи, волоокие женщины и узкоглазые детишки. Впереди картины иранского классика Джафара Панахи, японцев Рюсуке Хамагути и Хирокадзу Корээда, турка Нури Бильге Джейлана, китайца Цзя Чжанкэ, корейца Ли Чхан-дон, женщины-режиссера из Ливана Надин Лабаки...