Псковский театр драмы, его худрук Дмитрий Месхиев и арт-директор Андрей Пронин второй сезон пытаются предложить публике принципиально новую репертуарную политику. До недавнего времени новые веяния обходили Псков стороной. Тому причиной - исторически сложившаяся консервативность публики, заданная прежде всего "приграничным менталитетом". Проблема эта - не столько культурная, сколько социальная. Новое руководство Псковской драмы и Пушкинского театрального фестиваля по-своему ищет ее решение.
Сергей Чехов, за три года ставший одной из ключевых фигур своего поколения, в "Реке Потудань" предложил театру трудную и незнакомую еще эстетику. Но старейшие актеры псковской сцены - народный артист России Юрий Новохижин, заслуженные артисты Виктор Яковлев и Надежда Чепайкина - поверили ему и пережили увлекательное художественное приключение. Кажется, со времен фильма Александра Сокурова "Одинокий голос человека" (1978, 1987) для этой удивительной прозы не было найдено столь современного решения.
Чехов воспроизвел на сцене ситуацию лимба: зоны между смертью и рождением души. Его подтолкнул к этому сам рассказ Платонова с его тревожной, загадочной фабулой: герой оказывается в пространстве мифа и через ритуал инициации приходит к встрече с самим собой. Павильон на Камерной сцене выстроен как зона отдыха в больнице или доме престарелых и только на первый взгляд кажется бытовым: постепенно зритель осознает его метафизический размер. Персонажи спектакля сидят в креслах - точно в прострации или забвении: лишенные речи. Лишь постепенно мы начнем распознавать в них отдаленные связи с платоновским сюжетом. Вода из ниши проникает на больничный пол и в сознание зрителя, становясь мифической рекой забвения (художник Анастасия Юдина).
В мрачном, хтоническом персонаже Юрия Новохижина обнаруживается то отец Никиты, то перевозчик мертвых Харон, жестоко толкающий в воду, на дно, худенькую, почти истощенную девушку. Люба (Илона Гончар) является нам то воплощением масскульта, медсестрой на высоких каблуках, то Лидой, бедной возлюбленной героя, пытавшейся утопиться от горя. Раненая, репрессированная телесность, один из мотивов платоновской прозы, заставляет персонажей спектакля двигаться то заторможенно, то резко. Они то медленно пересекают пространство павильона, пытаясь ускользнуть, выйти из зоны прострации, то сжимают друг друга в судорожных объятиях, то сами сжимаются - до небытия, прячась в нишу, словно отдавая фрагмент своей плоти экрану.
Модернистски разъятым на части предстает и весь сюжет. Текст рассказа записан заранее, и в способе чтения мы слышим шершавость, спонтанность "неактерской", живой речи. Этот поток текста смикширован с электронной музыкой, и то выступает на поверхность, то исчезает в глубине других звуков (композитор Владимир Бочаров). Точно так же, как голоса, двигаются тела - спонтанно, экспрессивно, замирая и подчиняясь какому-то таинственному ритуалу. Виктор Яковлев своей аскетичной, одновременно юношеской и старческой пластикой сопровождает историю Никиты Фирсова, в котором никак не останавливается "тяжелая работа войны", и все его юное тело никак не может вернуться к жизни. Рассказ, сюжет которого связан с ужасом гражданской войны, опрокинут не в наши дни, но в наше переживание мира. Рассказан языком физического театра и осуществлен с помощью современных технологий звука и видео. Пустота и невозможность интегрировать травму в пространство собственного опыта, утрата смыслов - то, что переживают герои Платонова, сопрягается с тем, как воспринимает мир поколение посттравмы. Те, кто сам не попал в репрессивные жернова истории, но слышит в себе ее тревожный гул.