Французские критики называли его "Солженицыным в живописи", российские - "главнокомандующим советского арт-сопротивления, его Кутузовым, выигравшим свое Бородино - знаменитую "бульдозерную выставку" 1974 году" (Милена Орлова). Друзья в шутку - "министром культуры".
Но в каждой шутке есть доля истины. Благодаря Оскару Рабину и его тестю поэту Евгению Кропивницкому самый обычный маргинальный подмосковный барак в Лианозово вдруг начал обретать свойства центра, вокруг которого кипит жизнь. Барак остался от лагерных времен. "Гражданским" его отдали потом. Там, в 19-метровой комнате, где жили Оскар Рабин и его жена Валентина Кропивницкая с двумя детьми, и проходили "приемы". Здесь в конце 1950-начале 1960-х люди показывали свои картины, читали стихи - те, что не могли быть напечатаны, выставлены "официально".
"Мы продолжали жить в лианозовском бараке, а так как телефона у нас не было, то объявили, что устраиваем "приемный день" - воскресенье. Чаще других у нас бывали Генрих Сапгир, Игорь Холин, Коля Вечтомов, Лев [Кропивницкий], Володя Немухин с женой художницей Лидой Мастерковой. Вообще приходило много народу, иногда совершенно незнакомого". Так сам художник описывал начало знаменитой "лианозовской группы" в конце 50-х годов. Первую картину у Рабина купил собиратель русского авангарда Георгий Дионисович Костаки. Первого иностранного корреспондента привел в барак поэт Игорь Холин.
Говорят, что Оскар Рабин и Кропивницкие принадлежали к "неофициальному искусству". Это не совсем точно. Они не "принадлежали", они были среди первых, кто сформировал мир "неофициального искусства". Мир изначально частной жизни, который постепенно начал обретать черты публичности. Публичная открытость возникала не благодаря доступу к СМИ или структурам власти. Скорее, напротив. В лианозовской коммунальной комнате семьи Рабина-Кропивницкой рождалась территория свободы - на почве любви, бескорыстного дружеского участия, интереса к искусству.
"Мысль, куда пойти, каких художников посмотреть, в 1960-е означала - к Оскару Рабину, мастерская которого была всегда открыта, и он очень спокойно, почти бухгалтерски-методично, отстраненно "показывал", - так описывает ситуацию Илья Кабаков. - И там можно было найти все средоточие последних новостей - взаимоотношения с властями, с покупателями. С приехавшими художниками из других городов - весь комок напряжения художественной жизни, творческой и бытовой, содержался в оскаровской мастерской". Позже, после переезда семьи Рабина на Преображенку, "приемы" продолжались уже в панельной многоэтажке.
Власть стремилась расширить границы публичной жизни, добиваясь прозрачности частного мира для недремлющего ока Старшего брата (если вспомнить антиутопию Оруэлла). Оскар Рабин, напротив, раздвинул границы частной жизни, открыв "неофициальную", частную жизнь для публичных споров, обсуждений искусства. Фактически Рабин придал "неофициальной жизни", а тем самым и "неофициальному искусству" статус публичности. Одним словом, он вывел его из "угла" на сцену для всеобщего обозрения.
Среди жестов никем не назначенного "министра", закрепляющих этот выход, было и создание музея неофициального искусства Александра Глезера, которого Оскар Яковлевич поддерживал, и выставка в ДК "Дружба" (1967), закрытая через два часа после открытия, и, наконец, "первый осенний просмотр картин на открытом воздухе" в 1974 году на пустыре в Беляево. На пустыре - потому что там общественный порядок невозможно нарушить. Здесь и произошла знаменитая битва художников с бульдозерами. Рабин тогда развернул картины, пытаясь показать их приглашенным зрителям. Эти события описаны очевидцами: "Разъярившийся бульдозерист сначала раздавил машиной холсты, а затем двинулся дальше. Рабин висел на верхнем ноже, подогнув ноги, чтобы нижним их не отрезало. На помощь отцу бросился сын. Кто-то из милиционеров остановил бульдозер. Отца и сына бросили в милицейскую "Волгу" и увезли". Затем в битву включились поливальные машины и люди с плакатом "Все на субботник". Потом вышедшие на субботник в воскресенье победно сожгли три картины.
Международный резонанс "бульдозерной выставки" принудил власти к миру. Уже в конце сентября в Измайловском парке на несколько часов был открыт "Второй осенний просмотр картин на открытом воздухе". Этот open-air завершился без хэппенинга псевдоактивистов. А в ноябре 1974 открылась экспозиция "неофициалов" уже в ЦДРИ. Как вспоминал коллекционер Леонид Талочкин, "ничего страшного не произошло, не считая того, что толпа зрителей сломала чугунные перила на лестнице и доступ желающих на выставку пришлось ограничить".
В 1972 Оскар Рабин нарисует "Паспорт", где в графе национальность напишет "латыш (еврей)", а в невиданной графе "место смерти" укажет не без черного юмора - "под забором? В Израиле?". Он умер во Флоренции, в городе Данте, поэта-изгнанника. Символично для человека, который в 1978 году, когда с семьей гостил по приглашению во Франции, был лишен советского гражданства. Так они с женой Валентиной Евгеньевной Кропивницкой и сыном Сашей стали парижскими жителями. Новый российский паспорт он получит только в 2006. Незадолго до большой ретроспективы в Третьяковской галерее и Отделе личных коллекций ГМИИ им. А.С. Пушкина.
Внешняя простота его живописи, где пространство тяготеет к плоскости, а экспрессия цвета ограничена графикой черного контура, обманчива. Видя его брутальные натюрморты с водкой и селедкой на газете, на фоне темных улиц с бараками, одни вспоминали "Последний кабак у заставы" Перова. Другие ссылались на самого художника, назвавшего ряд своих работ "Русский поп-арт". Действительно, фотографии и листы газет, постеры к выставке Ренуара и денежные купюры, разбросанные карты и собственные паспорта - постоянные персонажи его полотен… Но, пожалуй, ближе всего художественные поиски Рабина к творчеству экспрессионистов. О последних напоминает сочный темный контур, которым обведены предметы, выделение фрагментов, которые обретали "брутальную автономность и значимость некоего акцента-"аккорда".
В отличие от экспрессионистов, он не использует технику гравюры. Но ему явно импонирует ее суровая сдержанность и точность штриха. Интересно наблюдение Льва Кропивницкого, так описывавшего работу Оскара Рабина: "В его работах нет ничего от нашей русской расхлябанности и безответственности. Напротив - он отвечает за все. От качества грунта до строго найденной подписи. Он рационалист. Всякая случайность чужда ему. Все, что он делает, должно быть создано им. Состав краски и характер деформации, очередной экстравагантный прием и общий живописный эффект. Он никогда ничего не упускает. И не ищет вдохновения. Он заставляет себя работать ежедневно в определенные часы и почти без неудач". Смешно, но этого трудоголика власти в 1977 году обвинили в тунеядстве.
Сам художник объяснил свой подход просто: "Я стал писать объекты-символы, наделяя их двойным смыслом, придавая им другую функцию, кроме общеизвестной". Его печальный "Пермский Христос в Лианозово" (1966), отсылающий к чеканным образам раннеренессансных красавиц портрет Валентины Кропивницкой 1964 года ("Моя жена"), образы святых на фоне блочных домов в Химках-Ховрино, аккумулируют энергию духовного напряженного поиска. С этой точки зрения от работ Рабина до соц-арта или поп-арта так же далеко, как до Луны. Он вообще не решает социально-критических задач. Он - о другом. Об апокалиптическом видении мира, забывшего Бога. Не удивительно, что его стилистика не изменилась после переезда в Париж.
*Это расширенная версия текста, опубликованного в номере "РГ"