Он всегда тяготился итальянским языком в кино: "слишком литературный, чтобы быть правдой". Потому герои большинства его картин говорят то по-английски, то по-французски, то по-китайски. Возможно, в этом сказалось и его (общее для всего его поколения) увлечение фрейдизмом, замешанном на марксизме.
Ненависть к итальянскому языку как стремление "убить отца" можно разглядеть почти во всех его фильмах, не только в "Стратегии паука", где сын стирает с постамента имя отца.
Возможно, поэтому одним из самых главных его фильмов стал "Конформист" (1970). Любить и "убить" отца, влюбляться и предавать объекты своей любви - кажется, этим было отравлено все его поколение, расслышавшее, как в невыразимо прекрасных тосканских долинах гнездится фашизм. Печать режиссерской эмпатии лежала на том, кого любить, казалось, нельзя - на герое Жана-Луи Трентиньяна, оправдывавшего свой тихий (а потом и страшный) конформизм случаем из детства. Ему, как он думал, пришлось застрелить педофила, пристававшего к нему. Когда же выяснялось, что шофер-педофил жив, исчезла всякая основа для самооправдания. За жесткой памфлетностью или юмором все сильнее проступала легкая тень сочувствия. Не говорил ли там Бертолуччи и о себе?
Подростковая ранимость и одновременно - витальность, открытость миру пронизывала все его фильмы. Она звучала в его работах, сделанных в Италии, даже в страшном "Последнем танго в Париже" (1972), чрезмерно пронизанном революцией 68-го года. Витальную радость еще легче увидеть в его заморской трилогии ("Последний император", "Под покровом небес", "Маленький Будда"). Эти роскошные, часто исполненные итальянской оперной мелодраматичности, картины были сняты, когда он бежал от удушающей политической обстановки 1980-х годов в Италии (тяжелейшая реакция последовала вслед за убийством левыми радикалами из Красных бригад христианского демократа Альдо Моро).
Но, пожалуй, самыми внутренне свободными оказались его последние фильмы, снятые после его возвращения в Италию - "Ускользающая красота", "Мечтатели", "Я и ты". Он точно освободился от левой и фрейдистской ангажированности, так долго влиявших на него, и стал снимать нежное, полное внутренней поэзии кино о юношеских инициациях и обретении себя в утопических пространствах квартир, вдали от площадей, где творились революции. О внутренних империях познания. Он точно перечитывал книгу собственной юности, заново наводя мосты между поколениями.
Однажды он встретил кумира своей юности, великого кинорежиссера Жана Ренуара. Тот по-отечески обнял его и сказал: "Когда снимаешь, дверь надо всегда держать открытой, потому что кто-то может неожиданно вернуться, а это и есть кино!". Бертолуччи сказал тогда: "Передо мной был XIX век, который с легкостью становился веком XX!". Кажется, и его последние фильмы стали открыты для коммуникации с кинематографом XXI века. Он смог обрести отца и расслышать голоса детей.