Онегин - главная русская партия для баритона?
Игорь Головатенко: Для лирического баритона, безусловно, это самая амбициозная, известная и репертуарная роль. Не знаю театра, который обошелся бы без этой гениальной оперы. Я уже сбился со счета, скольких Онегиных исполнил. Только что вернулся из Вашингтона, где вместе с Анной Нечаевой, которая и в Большом театре будет моей Татьяной Лариной, пел Онегина в оригинальной постановке знаменитого Роберта Карсена. Хочется придать каждой премьере свежесть, новизну, хотя нельзя забывать о том, что главное в этой опере - музыкальные интонации, вложенные Петром Ильичом в уста героев, которые не всегда соответствуют пушкинскому тексту, а иногда даже противоречат ему.
Каким будет ваш Онегин в постановке Евгения Арье?
Игорь Головатенко: Сейчас мне сложно сказать. Пока не очень представляю, как спектакль будет выглядеть в целом. Еще не появились декорации, я видел только свои костюмы - красивые, стильные. Но не хочу делать никаких прогнозов. Должен признаться, я считаю себя несчастным человеком, потому что никогда не вижу спектаклей, в которых работаю, вживую со стороны. Я очень много отдал бы за возможность увидеть именно живой момент своей работы: как он рождается, как все складывается, потому что это самый важный и дорогой элемент творческого процесса, его никакая запись не может передать. Что касается нынешней работы, она идет непросто. Но намерения режиссера мне импонируют. Он хочет освободить оперу от прежних "постановочных наслоений", как корабль от налипших ракушек. Мне кажется, что "Евгений Онегин" - опера, недооцененная в плане того, что в ней заложено и драматургически, и музыкально.
Какая партия в Большом театре для вас - самая любимая?
Игорь Головатенко: Родриго в "Доне Карлосе" Верди. Эта партия вокально написана потрясающе и актерски изумительная роль, что словами даже не описать. Кстати, давно ее не пел. По-моему, будет блок спектаклей в октябре, где, я надеюсь, буду участвовать. Из всего Верди, которого я спел на данный момент уже немало: мне очень повезло несколько лет назад исполнить сразу восемь вердиевских партий за один сезон на европейских сценах, это моя самая любимая работа и спектакль, поставленный Эдрианом Ноублом. К сожалению, сегодня в опере чаще пытаются что-то исправлять, редактировать партитуру композитора и либретто, не желая понять, по каким сложным и прекрасным законам живет оперный театр в XXI веке.
Вы очень придирчивы к режиссерам?
Игорь Головатенко: Я за честность и логику в искусстве. Вот частный пример: "Скажи мне, князь, не знаешь ты, кто там в малиновом берете с послом испанским говорит?" А что делать, если нет ни берета, ни посла? Я, конечно, могу шутить и хулиганить на репетициях. Мы все этим владеем, но я же не могу делать вид, что, произнося этот текст, себя и всех, кто сидит в зале, считаю идиотами? Либо мы играем в сюрреализм и в Кафку, когда говорим, что стоит белый стол, а на самом деле ничего нет. Но это совсем другой театр получается. Можете считать меня ретроградом, но композитор, создавая свое произведение, все-таки вкладывал в него определенный смысл. Менять текст или последовательность действия, на мой взгляд, - вандализм.
Вы, наверное, к дирижерам относитесь еще более взыскательно?
Игорь Головатенко: Меня забьют камнями, конечно, но я считаю, что дирижерская профессия ныне глубоко скомпрометирована большим количеством людей, которые к ней, по сути, не имеют отношения. Очень многие дирижеры, с которыми мне доводилось работать, не слышат фальшивых нот в оркестре. А как говорил великий Мравинский, что слух у дирижера должен быть как рентген.
Когда вы поете за границей, тем более в русских операх, ощущаете напряженность, скажем так, политическую?
Игорь Головатенко: Было, естественно, очень неприятно, когда мне отказали в английской визе. Но, к счастью, разобрались, визу дали. Ирония судьбы в том, что американскую визу для работы в Вашингтоне мне выдали в Лондоне. Можно над этим и посмеяться, но грустно наблюдать за тем, что происходит ныне на политической арене. Но что я могу сделать? Как музыкант, я могу только петь. И может, через музыку мне удастся донести какие-то значимые вещи до сердец отдельных слушателей. Честно сказать, я пессимист, хотя стараюсь не терять надежды. К счастью, выходя на самые разные сцены, мы, артисты, не чувствуем на себе политического прессинга или выпадов. И в Вашингтоне, и везде в Европе, где я пел, всё всегда было в этом смысле просто идеально.
Вы заняты во многих постановках?
Игорь Головатенко: В следующем сезоне, думаю, у меня с десяток проектов. Меня ожидает два очень серьезных дебюта: в "Пуританах" Беллини на сцене Парижской оперы и в нью-йоркской "Метрополитен" в партии Елецкого. На сцене Баварской оперы я буду занят в постановке "Евгения Онегина". Кажется, ни одного сезона у меня не проходит без этого шедевра Чайковского.
Премьера оперы "Евгений Онегин" на профессиональной сцене состоялась как раз в Большом - 11 января 1881 года. С тех пор "Онегин" выдержал одиннадцать постановок. Премьеры давались не только в Москве, но и в Куйбышеве (в эвакуации театра в 1942-43 г.) и даже в Нью-Йорке (на гастролях театра 1991 года). Знаковыми для Большого оказались работы Антона Барцала (первая постановка), Леонида Баратова (1933) и Бориса Покровского (1944, 1991, 1999). Летопись "Онегина" XXI века началась в сентябре 2006 года со спектакля Дмитрия Чернякова. Этот спектакль выдержал одиннадцать сезонов и был показан в разных странах.