В основе - роман Пера Петерсона, где сюжет взросления героя и его старческих рефлексий о ключевых событиях жизни сплетен с философемами автора, умудренно взирающего на судьбу героя с высоты - словно это не его собственная судьба. Мы встречаем 67-летнего Тронда Сандера в канун миллениума, грозящего человечеству бедами, в погребенной под шведскими сугробами уединенной избе. Его жена погибла в автокатастрофе, случившейся по его недосмотру, и чувство вины его сломало окончательно. Нежданное явление друга детства Ларса возбуждает в герое цепь воспоминаний - эти переброски во времени и составляют плоть фильма. Вот норвежское лето 1948-го, которое подросток Тронд с отцом (превосходные Джон Рейнс и Тобиас Зантельман) проводят в идиллическом лесном доме, скачут голышом под теплым дождем, валят вековые деревья и сплавляют по реке на продажу в Швецию. Вот они с братом Джоном (слегка замороженный Сью Ватне Бреан) крадутся к табуну лошадей и скачут по степным просторам, как герои вестерна. Вот тревожный 43-й с наци на мотоциклах. Вот пора первой влюбленности героя и его безнадежного соперничества с отцом. Уроки отца - главное, что он пронес через жизнь: они вывели его из пучины юношеских страстей к осознанию бренности всего сущего перед лицом Смерти. Взгляд героя - взгляд интроверта, обращенный внутрь себя и перебирающий свои старые страсти как старые, уже потерявшие смысл письма.
Сила картины - в чувственности: это кино мощных образов - визуальных, даже почти тактильных. Копошащиеся муравьи, ласкающие лицо листья, птичий гомон в вышине, скрипы весла, журчание струй, шелест беркута.
Фильм пронизан простором и светом, он чуток к шорохам и гулкости мира и, кажется, передает запахи свежесрубленных сосен. Мы ощущаем жизнь как космос, где плавают пылинки отдельных судеб; их столкновения зависят от счастливого или несчастного случая, от сплетения глобальных и потому равнодушных к нам сил. Вопреки общепринятым иллюзиям о борьбе добра со злом, авторы склонны к фаталистической концепции мира; в итоге - осознание тщетности всех наших усилий, переживаний, обретений и потерь перед этим бескрайним космосом: только он один не имеет конца.
Образ смерти назойливо преследует нас в фильме - не пугает, просто напоминает о том, сколь тонка нить, связывающая живое существо с этим космосом. Смерть подстреленного на бегу зайца, смерть еще не родившихся птенцов, в зародыше раздавленных подростком, гибель немецкой овчарки, охотившейся на оленят, чтобы их убить, - в одном ряду со случайным убийством мальчишкой собственного брата. Смерть всегда рядом, она обыденна, как поедание рыбы или рубка дерева - это ведь тоже, по сути, разные лики смерти.
На Берлинском фестивале работа Муланда признана лучшей. Но это не только фильм утонченно чуткой режиссуры, поразителен весь его ансамбль. Стеллан Скарсгард в роли старого Тронда самим своим присутствием на экране передает герою мощь личности, он скуп на актерские средства, суров и непроницаем. Композиция картины прихотлива, действие дано фрагментами, вспышками, изображение фактурно, оператор Расмус Видебак стремится передать поэтический строй романа, любуясь буколикой пейзажа и разбросанными там и сям фигурами персонажей. Типажи выбраны колоритные, но статичные, они вписаны в общий пейзаж пунктирно, разрозненными штрихами.
Выдающийся по многим качествам фильм страдает типовыми недостатками экранизаций. Его ритм рассчитан не на просмотр, а скорее на чтение, в нем мало действия и много пауз, которые кажутся многозначительными, но тормозят картину. Цепь статичных состояний, мгновенных фото, пусть и движущихся, и мерцающих, и звучащих голосами рек и лесов - но каждое внутри себя лишено развития. Единая интонация рассказчика - неторопливого и обстоятельного - придает стилевую монотонность диалогам, для экрана слишком литературным, нарочито афористичным: кино как живые иллюстрации к тексту. При бережном отношении к первоисточнику это все неизбежно, причем одним это кажется недостатком, другим - достоинством, но таков художественный код картины, и он, нравится это или нет, определяет ее течение.
Смысл увиденного - конечная бессмысленность житейской суеты, наших комплексов и терзаний, а в итоге - и всей жизни, от которой в мире не останется ничего, кроме горстки праха. Поэтому, как завещал отец, "каждый сам решает, больно ему или нет". И правильнее всего - не копить пережитое в себе, "отпустить" на волю волн, как сплавляют по реке срубленный, когда-то живой лес. Даже самое прекрасное, что случилось в судьбе, - отпустить и забыть. Другой вопрос - получится это или нет.