Ныне привезенная Чеховским фестивалем "Жизель" Английского Национального балета три года назад взорвала Лондон, спровоцировав много споров, наград и - вишенкой на торте - премию Лоуренса Оливье. Так что мудрый Чехов-фест не ошибся с шестью аншлагами. Радость в том, что "Жизель" в Москве прозвучала не модной штукой must see, а действительно событием, всколыхнувшим хоть сколько-нибудь близкую к цивилизованным проблемам публику.
Акрам Хан оставил канву главного романтического балета: влюбившаяся в графа простушка Жизель умирает от его предательства, прощает и силой любви сберегает его от смерти, оказываясь гораздо благороднее своего героя. Акрам Хан видит в Жизели современную мигрантку, бесхитростно полюбившую парня из истеблишмента, и задает много горьких вопросов устроенному именно так миру. Конечно, в очистительный огонь современных реалий первым бросил "Жизель" еще Матс Эк в 1982 году, а расовый аспект ей добавила южноафриканка Дада Масило, но Акрам Хан пошел дальше, связав нынешнюю злободневность с вечностью. Мало того, он оставил художественную схему: противопоставление в сюжете и танце собственнической любви и жертвенной, первый "земной" акт с плясками окружения Жизели и второй потусторонний, где царят умершие невесты-вилисы.
Новую партитуру написал Винченцо Ламанья, сохранив самые пронзительные, свербящие цитаты оригинала Адольфа Адана. Сценография в пятидесяти оттенках серого сконцентрирована в бетонной плите с отпечатками ладоней: простой люд в монохромном отрепье зря пытался одолеть эту стену адским трудом, она сдвинулась только силой любви, но ничего хорошего из этого не вышло. Ровня графа, горстка вычурно одетой элиты с механическими движениями и пустыми лицами, появляется из-за плиты и уводит за нее же ненадолго заблудившегося "своего". Жизели там места нет, но ей уже нет места и среди своих, задушивших мечтательницу в адской пляске сакрального круга.
Мрак первого акта дальше только множится. Умершие от обмана невесты-вилисы начисто лишены романтического шлейфа; это ведьмы из киберигры, неотвратимые, агрессивные, темные, колющие сцену пуантами как иглами. Непредставимо, что они когда-то умели любить, разве что застывшая перед встречей влюбленных предводительница Мирта смутно вспоминает, что это значит, но и она не в силах изменить правила: Жизель умрет за бетонной стеной, а упершийся в эту стену Альберт напомнит, что оставшемуся жить может быть хуже, чем умершему.
С хореографией интересно: слишком витальный синкопирующий бег простолюдинов не дается графу, выразительные гипнотически мягкие руки "понаехавших" чертят жажду жизни и обреченность, колючий шаг вилис рушит реальность, классические балетные плие обрываются contemporary dance, а общая связность посыла и движений отсылает к непосредственности катхака. Никаких верхних поддержек - только партер, только безысходность и горечь. Но удивительное дело: этот неровный, угловато-крючковатый спектакль прорывается в разум и чувства пронзительной честностью, давно не доступной классической "Жизели". Так кино привлекает непрофессионалов ради искренности чувств. Так фотография утонувшего ребенка с беженской шлюпки обессмысливает все разговоры о границах цивилизованного мира. Если такой накал по силу балету, то да здравствует балет.