Последний парикмахер появлялся на отечественной сцене в знаменитой в 80-х годах XX века пьесе Владимира Арро "Смотрите, кто пришел!", напечатанной в тогда широко и глубоко влиятельной "Современной драматургии". Он как первый герой грядущего "сервисного времени" покупал профессорские дачи, прибирая к рукам наследство интеллигенции.
Героине Оболдиной профессорской дачи не купить, она типичный "парикмахерский планктон". Но парикмахер - в силу соприкосновения с людьми из разных социальных и культурных слоев, от судьи и художника до уголовника и пожарного, - не последняя и достаточно типичная фигура нашего "сервисного времени".
По содержанию это спектакль про женскую мечту - наивную, глупую, неосторожную, опасную, по местным меркам красивую, но опрокидывающую жизнь героини в гибель. Она неадекватна, не нужна и, видимо, неизбежна. Как детская попытка взлететь при отсутствии крыльев.
На вечере после премьеры режиссер спектакля сказал мне, что долго следил и продолжит следить за статистикой домашнего насилия над женщинами, которая подталкивала его творческое воображение своей актуальностью.
Но в этом спектакле форма интереснее содержания. Режиссер в нем "связал" актеров, как призналась после спектакля, похоже, довольная этой связанностью Инга Оболдина, "странными, жесткими" формами. Герои абсолютно реалистической и современной пьесы ведут себя на сцене с очень высокой мерой условности, в заторможенной эстетике кукольного театра. Какие-то их действия напоминают пластику знаменитой куклы Суок из старых добрых "Трех толстяков". Но эта странная, показная манера игры дает актерам право играть то, что герои чувствуют на самом деле. И что обычно в жизни (и в реалистическом театре) мы прячем. Эта игра с демонстрацией настоящих, не завуалированных, голых, как дети и куклы, некрасивых, но и не безобразных в своей обыденности чувств рождает удивительные эффекты для умеющего видеть, слышать и понимать современный театр зрителя. Возникает какая-то иная красота - не от звука лопнувшей струны, не от глубины переживаемых чувств, а от их логики или, наоборот, абсурдности.
Весь мир сегодня говорит на таких языках, именно они современны. И МХАТу им. Горького здесь тоже надо пробовать выходить за рамки заповедника привычных для этого театра форм. Пробы и попытки современного языка неизбежны.
В приглашении на сцену Инги Оболдиной виден по-своему точный расчет умелого продюсера Эдуарда Боякова - она известна в кино со времени "Неба. Самолета. Девушки" и, конечно, интересна, как актриса (во МХАТе им. Горького, кроме Горобца и Дорониной, широко известных актеров почти нет). Ее появление - знак расчета на среднего московского театрала, пусть и не очень глубокого, зато массово идущего в театр на "знаменитого актера". Но Маликов сделал спектакль скорее режиссерский, для другого зрителя - "стоумного", глубокого, готового, не отвлекаясь на кинозвезд, вслушиваться в художественное высказывание режиссера. Как поладят эти две установки в судьбе спектакля, покажет время, критика и кассовые сборы.
Но то, что Маликов умеет говорить на театральных языках XXI века - иными, другими, не набившими оскомину кондовыми жестами, - безусловная ценность для МХАТа на Тверском. Несмотря на то что театр сейчас находится в непростой ситуации (его управляющая команда упорно пытается запустить новый и сильный творческий мотор в то время, как кто-то готов засыпать в него песок), он не медлит с премьерами. А премьеры - лучшее свидетельство и аргумент в творческих и не очень спорах, в конце концов главное, что происходит в театре, это рождение нового спектакля.
Мой собственный катарсис на этом спектакле обернулся в форму грусти, такой глубокой и сильной, что я оказалась не способной к бурным аплодисментам - они противоречили пережитому. Но МХАТ все-таки по праву заслужил аплодисменты - за новый шаг.