В нынешнем июне подо Ржевом, прямо в поле, где до сих пор находят красноармейские медальоны, поднялся бронзовый солдат, парящий в воздухе на крыльях журавлиной стаи. Это его, Алексея Никифоровича Рапоты, памятник. Он не скульптор и не архитектор. Он просто автор идеи, рожденной в небе над ржевскими полями и лесами, где "солдаты, с кровавых не пришедшие полей, не в землю нашу полегли когда-то, а превратились в белых журавлей".
"Пехота больше всех страдала, всегда с большим сочувствием и сожалением думал о пехоте. Ведь они приходят на передовую, в окопы, в эти траншеи. Под постоянным огнем всегда. Начиная от Сталина и кончая командиром взвода отделения, все в один голос говорили, что победа в основном достигнута советским солдатом, - скажет он при первой и единственной нашей встрече. - И это, действительно, так. Кого больше всех погибло? Кто в окопах стоял, кто первый шел в атаку? Солдат! Один немецкий офицер потом напишет: я просто был в ужасе, когда они идут сплошной колонной и атакуют, а я их расстреливаю, а они, ничего не страшась, идут и идут".
Почти 200 боевых вылетов летчика Рапоты - там, подо Ржевом. Алексей и такие, как он, безусые курсанты, на своих картонных самолетах Р5 (на них и в училище тренировались, других не досталось) пытались в конце 41-го и начале 42-го спасать родную пехоту. А его самого спасало небо. Хотя он никогда не знал, вернется ли на аэродром. Внизу, на земле, был настоящий ад. Об этом напишутся потом знаменитые строки - "И у мертвых, безгласных, есть отрада одна: мы за родину пали, но она спасена". Именно эти слова появятся у подножья памятника всем, кто убит подо Ржевом…
Идея такого памятника, как застрявшая пуля, не давала Алексею Рапоте покоя. Все послевоенные десятилетия. Он писал письма и запросы. И в советское время. И в перестройку. Как же так, в Берлине есть памятник советскому солдату. И в Пловдиве стоит "Болгарии русский солдат". А у нас, в России?
В Москве, на Поклонной горе, есть уже памятник, - отвечали ему. Непобедной была Ржевская битва. Великий полководец Жуков, хоть и командовал там, никогда о ней не вспоминал. Советская историография спешила перевернуть эту страницу войны. Но ведь побед без поражений не бывает.
Чтобы исполнить долг перед теми, кто навечно остался на поле битвы, Алексею Рапоте пришлось прожить 98 лет и вырастить сына, который стал большим государственным деятелем. "Спасибо Григорию Алексеевичу, он меня понял и поддержал", - признался при встрече Алексей Никифорович.
Был месяц март. Наш союзный телеканал задумал фильм о Ржевском противостоянии, где полегло столько и русских, и белорусов. Но уже начиналась пандемия. И от одной только мысли, что не получится записать разговор с человеком, без которого этого памятника могло просто не быть, нехорошо холодело внутри. И я вслед за Алексеем Никифоровичем могу сказать: Григорий Алексеевич нас понял.
Небольшая двухкомнатная квартира, все стены которой в картинах и книгах. "Вот перечитываю сейчас Карамзина. Настолько преданный России человек. А вы помните слова Екатерины Второй: кто не уважает прошлого, тот не будет иметь будущего…" И слушая Рапоту-старшего, я понимал, откуда у госсекретаря Союзного государства знание и понимание истории. И такое непафосное, искреннее отношение к жизни и людям.
"Ох, ребята, ребята, война - это горе…". И станет понятно, что спустя 75 лет боль войны никуда не ушла. И еще чувство вины - что остался жив, а сверстники полегли, не успев порой даже почувствовать вкуса девичьего поцелуя…
Когда я, повинуясь журналистскому шаблону, не удержусь в интервью от вопроса: "А правда, что у летчиков первым делом самолеты, ну а девушки потом?", Алексей Никифорович улыбнется и попросит сходить в соседнюю комнату, найти там в шкафчике коробку. В ней - стопка серых, выцветших от времени писем. Это оказалась их с женой переписка. Почти 300 писем о любви и войне. Они всю жизнь у него под рукой.
"Я был секретарем комсомольской организации полка. И комиссар мне как-то говорит: слушай, на политуправление пришли письма из Москвы от девушек из педучилища со словами поддержки и пожелания победы. Хорошие письма, искренние. Надо бы ответить. И я написал: девушки, у нас в полку летчики все молодые, им по 20-21 году, если напишете письма, они будут очень рады. И решил сам лично одной девушке написать. Выбрал по фамилии - Шлыкова. Вроде балерина такая была. (смеется) Написал: Таня, вы ответьте мне. Очень переживал. А через неделю примерно ребята получили письма. Они все так были рады и удивлены (я же никому не сказал!). Я тоже очень переживал: ответит ли мне Таня? Ответила. И вот с этого письма у нас началась переписка. Все письма от первого до последнего вот здесь. Переписывались, переписывались, и дошло дело до того, что решили: если встретимся в Москве, пойдем в ЗАГС и распишемся. Она даже прислала мне две фотографии на фронт. И я ей послал тоже. Когда я приехал в Москву в небольшой отпуск и с нею встретился, она на меня смотрит и говорит: А вот ты какой! А я отвечаю: А вот ты какая! (смеется). И пошли мы 3-го января 43-го года в ЗАГС расписываться. Там попросили паспорт. А у меня нет. Тогда женщина взяла временное удостоверение и поставила штамп на четверную внешнюю сторону. Потом, когда я уже стал начальником штаба отдельного небольшого авиационного подразделения, я ее на фронт к себе взял. Мы с ней прожили 70 лет и 1 месяц".
Он помнил о ней все. И как гуляли по Москве в Сокольниках. И его друг Сашка, с которым вместе были в том отпуске, все спрашивал: Таня, неужели выйдешь за Лешку замуж? Ты ж не знаешь его. Она хохотала в ответ: Он такой красивый, неизбалованный, конечно, выйду! И как писала ему: не успел он уехать, а она уже скучает, но будет держаться героем и не ныть, ему там, на фронте намного тяжелее…
"Кабина у нас была открытая, а лицо прикрывала только маска. Так вот, зимой незащищенная часть лица у нас постоянно была черного цвета. Прилетел, снял маску, доложился и снова в полет. Она даже высохнуть не успевала, а тут опять на мороз. Вновь возвращаешься, и не сразу даже снимешь. Просто примерзала к лицу…"
После съемки Алексей Никифорович стал снимать парадный китель. Было видно, что он устал, но виду не подавал, держался. Я попытался ему помочь - и в изумлении едва не уронил китель на пол. Он оказался неожиданно тяжелым - от наград. Одних орденов Красной Звезды несколько! В его наградных листах не раз написано: отличный штурман, при выполнении боевых заданий проявляет находчивость, мужество и бесстрашие…
Он прошел всю войну, с декабря 1941-го, когда попал на Калининский фронт - и до 1945. День Победы встретил в Чехословакии, аэродром был под Прагой. Поздравить советских летчиков приехал генерал Людвиг Свобода. Так на груди летчика Рапоты появился боевой крест Чехословакии.
Уже выходим в прихожую. Прощаемся. Маски взмокли. Пора уходить. А закончить разговор все не получается. Как будто чего-то не договорили. Как с родным человеком.
- Алексей Никифорович, встретимся на открытии памятника!
- Мне все-таки не 28, - шутит он. - Боюсь, здоровье не позволит. Но как хочется - просто мечта моя большая - дожить до того времени. Хочется еще и потому, что, пусть хоть немного, но я в строительство этого памятника внес свое желание…
Уходя, на лестничной площадке я обернулся. А Алексей Никифорович все не закрывает дверь, провожая нас теплым взглядом.
…Таким счастливым, как на открытии Ржевского мемориала, Григория Рапоту я не видел никогда. Бронзовый солдат парил над полем. Только что уехали президенты России и Беларуси. Гремела музыка. Мощно пел хор Турецкого, самого Михаила окружили журналисты: оказалось, его дед воевал именно здесь. Сам госсекретарь уже раздал все интервью, сказал все слова - и в какую-то минуту оказался словно наедине с бронзовым солдатом. Глаза чуть погрустнели. Было понятно, кого ему так остро не хватает здесь и сейчас. И кто с ним в этот момент все-таки был.
- А на кого дядя-памятник смотрит? - услышал я позади себя детский голос.
- На тебя, - ответила сыну мама.
Это правда. Солдат смотрел на него, на меня, на всех нас. Больше 300 тысяч человек уже побывало на Ржевском мемориале за эти несколько месяцев. Спасибо Вам, Алексей Никифорович Рапота, за этот клин журавлей над ржевским полем памяти. Теперь в этом строю есть место и для Вас.
Об одном жалею: когда на открытии монумента пошел дождь, всех пригласили под крышу, а там уже звучали тосты… Постеснялся я официальный протокол нарушить и поднять боевые сто грамм за отца и сына Рапота.
Несмотря ни на что, они сделали это. Не для себя. Для всех нас.
Открытие Ржевского мемориала советскому солдату