"Помнится прежний Арбат: он от Смоленской аптеки вставал полосой двухэтажных домов…; у Денежного - дом Рахманова, балконный, украшенный лепкой…" - писал Белый в своих мемуарах о доме, где он жил первые 25 лет своей жизни. И это подпись к россыпи открыток начала прошлого века, на которых тот самый Арбат, что видел вокруг себя сын профессора-математика Боря Бугаев (псевдоним возник позже). А вот и о людях, которых он встречал: "Дворники поднимали прах столбом, не смущаясь гримасами прохожих, гогоча коричнево-пыльными лицами". И мы смотрим на москвичей 1890-х: дворника в фартуке, газетчика с кипой "Ведомостей", торговку овощами…
Выставку старых московских открыток из коллекции архитектора Сергея Ткаченко, запланированную ко Дню города, и юбилейную выставку Андрея Белого (а его Мемориальная квартира на Арбате - филиал Государственного музея А.С. Пушкина) свела вместе пандемия. И это придало проекту что-то вроде 3D формата: мы как бы видим поэта в его родной среде, меж дам в модных тогда нарядах и актеров МХТ, заходим в читальный зал Румянцевского музея, где студент Бугаев читал Шопенгауэра и Дарвина, презрев физмат-дисциплины, которые он должен был изучать в Университете.
Тут же кураторы предлагают вспомнить об идеологических столкновениях символистов и сторонников Толстого: слева от выхода из первого зала выставки - портрет философа Владимира Соловьева как персонажа "Симфонии" Белого, а справа - Лев Толстой и Христос в наброске Васнецова.
Путешествуя по миру после 1911 года, Борис Бугаев и сам полюбил открытки: вот послание матери с каирскими минаретами, его портрет в немецком Дорнахе в окружении видов Гетеанума. Поэт, плененный учением немецкого профессора Штайнера, основателя антропософии, учения, в котором примирялись научные методы и сверхъестественное, ринулся строить в Германии с другими адептами этот грандиозный центр по изучению тайных сил космоса. На витрине осколок Гетеанума, толстое рубиновое стекло, фрагмент витража, на котором рукой будущей жены Белого, художницы Аси Тургеневой, сверлом выточено лицо ангела. От колонн, что резал тогда из дерева поэт-математик, увы, ничего не сохранилось.
На фото в экспозиции он чем старше, тем страннее: рафинированный интеллигент с портрета работы Бакста 1906 года, Борис Бугаев на фото 20-х, времен путешествий по Европе - это уже что-то вроде странного профессора с веселыми безумными глазами. Летом в Коктебеле он собирает камушки, которые складывает "в орнамент оттенков". Ему приходят отдельные фразы, которые он записывает. Камушки перед нами, орнаменты и фразы не сохранились. Хотя, возможно, вот они: роман "Петербург", сборники стихов 1920-х, проза и критика, к которым Белый рисовал цветными карандашами только ему понятные диаграммы.
А вокруг уже бурлило новое время, на открытках из собрания Ткаченко - пионеры-горнисты, призывы "дать тару социалистическому государству", парады на Красной площади, гипсовые памятники вождям... Человеку с псевдонимом "Белый" в нем уже не было места.