Павел Басинский: В 1819 году богатый мценский помещик Афанасий Неофитович Шеншин, находясь в Германии, женился на разведенной Шарлотте Фёт и увез ее в Россию. Их сын родился в России, был крещен по православному обряду и получил фамилию Шеншин. Но затем выяснилось, что крещение незаконно. Шеншин и Шарлотта венчались по лютеранскому обряду, а православное венчание произошло уже после рождения сына. Афанасий Неофитович поступил, мягко говоря, разгильдяйски. В результате его сына лишили дворянства, он перестал быть Шеншиным и стал Фётом ("ё" он затем поменял на "е", чтобы немецкая фамилия так не резала слух), то есть стал носить фамилию первого мужа матери и считаться его сыном. Это была трагедия всей его жизни. Он ненавидел свою фамилию и в пожилом возрасте ценой службы при дворе вернул себе фамилию Шеншин и дворянский титул. Как ты думаешь, почему это было для него так важно?
Максим Амелин: Я бы не стал обвинять отца Фета в разгильдяйстве. Видимо, история его отношений с Шарлоттой - это история большой любви. Он от сына не отказался, ему просто сообщили через 14 лет, что его сын - не его сын и наследник на том только основании, что документы оформлены неправильно. Как будто речь шла не о человеке, а о вещи, купленной за границей и ввезенной в обход таможни. И вот юный дворянский сын Шеншин вдруг оказался исключенным из рода и соответственно потерял права на наследство. Для того чтобы вернуть дворянство, нужно было дослужиться в армии до определенного звания, но когда кавалерист Фет дослуживался до очередного чина, этот ценз поднимался, и так было трижды. Фет был вынужден выйти в отставку. Дворянское звание было возвращено ему за литературные труды - сыграли роль переводы Горация.
Другим роковым обстоятельством в судьбе Фета стала смерть его возлюбленной Марии Лазич.
Павел Басинский: История удивительная! В конце 40-х годов во время службы в Херсонской губернии Фет знакомится с дочерью мелкого помещика Марией Козьминичной Лазич. Они влюбляются друг в друга, но Фет понимает, что ему без права на наследство жениться на бесприданнице нельзя. И она это понимает, но просит его не разрывать отношений. Тем не менее Фет идет на разрыв и потом женится по расчету на дочери богатого чаеторговца Марии Петровне Боткиной. Но раньше Лазич погибает при странных обстоятельствах. От лампады случайно загорается платье, она выбегает в сад и на ветру сгорает, как спичка. Биографы Фета гадают: был ли это несчастный случай или экзотическое самоубийство? Так или иначе, но образ сгоревшей заживо Лазич станет сквозной в лирике Фета. "Не жизни жаль с томительным дыханьем. / Что жизнь и смерть? А жаль того огня, / Что просиял над целым мирозданием / И в ночь идет, и плачет уходя".
Максим Амелин: После этой трагедии Фет пишет Ивану Борисову: "Я ждал женщины, которая поймет меня, - и дождался ее. Она, сгорая, кричала: "Ради Бога спасите письма!" - и умерла со словами: "Он не виноват, - а я". Пережитого Фету хватило на всю творческую жизнь.
Павел Басинский: В Фете жили два человека: тонко чувствующий поэт и хладнокровный делец, помещик. Образцовые имения - Степановка в Орловской и Воробьевка в Курской губерниях...
Максим Амелин: Да, раздвоение Фета на "лирика" и "дельца" было поразительным! В 1884 году он послал Льву Толстому свеженаписанное стихотворение "Ласточки" (шедевр русской философской лирики), а на обороте предлагал попридержать пеньку, которая скоро в Москве вздорожает. Оба поместья были им доведены до состояния образцовых. Когда несколько лет назад чистили пруды в Воробьевке, обнаружилось, что дно их выложено мореным дубом как паркетом, сохранившимся почти идеально.
Павел Басинский: Но это просто Собакевич из гоголевских "Мертвых душ", у которого колодец был "обшит корабельным дубом"! Над Фетом помещиком и реакционером издевалась не только "прогрессивная" критика, но и другие его современники. Среди московских студентов ходила байка, что, приезжая в Москву, Фет останавливал свою коляску возле здания Московского университета, где сам учился в сороковые годы, и... плевал в его сторону, считая родной университет рассадником вольнодумия. Зная эту привычку хозяина, его кучер сам, без приказа, останавливал коляску на Моховой.
Максим Амелин: И ты в это веришь? Плевки в сторону университета - это анекдот, запущенный Чеховым, который с Фетом знаком не был, но именно из его дневника шутливая запись ушла "в народ". Покойный фетовед Вячеслав Кошелев посвятил развенчанию этого отдельную статью. Еще в 1990-е, до капитального ремонта на Моховой, можно было видеть многочисленные выщерблины на столбах ограды. Я сам не раз показывал их знакомым, говоря: "Вот это и есть те самые следы от ядовитых плевков Фета". И некоторые верили...
Павел Басинский: Он не был реакционером и крепостником?
Максим Амелин: Да, Фет, особенно в поздние годы, был монархистом, поддерживал связи с царской семьей, воспевал Александра III, получил придворное звание камергера. Реакция 1880-1890-х ему, как дворянину Шеншину, нравилась. Но по поводу мнимого "крепостничества" Фета могу сказать, что первое поместье Степановку он приобрел незадолго до отмены крепостного права, то есть "крепостником" был меньше года. Другой вопрос, что он много писал о поспешности реформы, о ее последствиях и о том, как по-новому нужно обустраивать хозяйство.
Павел Басинский: Как поэт Фет был безусловным новатором. Писал "безглагольные" стихи - "Шепот, робкое дыханье. / Трели соловья, / Серебро и колыханье / Сонного ручья..." Позволял себе невероятно смелые образы. По сути, он предвосхитил "модерн" Серебряного века, прежде всего символистов. Но вот вопрос: понимал ли сам Фет свое новаторство? Его сборник 1856 года вышел под редакцией И. С. Тургенева, в которой Тургенев тщательно "выправил" стихи Фета, так сказать, привел их "в норму", а на самом деле изувечил. В 1863 году Фет оставил тургеневскую редактуру, и в советских изданиях эти стихи тоже публиковались в тургеневской редакции. Иногда кажется, что Фет сам не ведал, что творил. Например, в стихотворении "Шумела полночная вьюга...", где двое влюбленных сидят у камина, есть такой образ: "И двух наших теней громады лежали на красном полу..." Громады теней - только Фет тогда мог позволить себе такое сочетание несочетаемого.
Максим Амелин: Да, Фет достаточно сильно повлиял на Серебряный век, не только на символистов, но и на акмеистов, имажинистов, включая Есенина, и даже - как ни странно - футуристов в лице Северянина, Пастернака ("теней громады" превратились в тени "скрещенья рук" и т. д.), в какой-то мере Маяковского, отдельно - на позднего Заболоцкого. Выразительность, которая заключалась в музыкальности его стиха, в особой зримости как бы размытых импрессионистических образов, он сознательно культивировал. С другой стороны, в словаре Фета много областных орловских и курских слов и выражений (например, "стадо грачей" вместо "стаи"). Для этого нужна поэтическая смелость. Тургенев же был сторонником рафинированного стиля. Он срезал последние строфы стихотворений Фета, выпрямил их мнимые корявости. Фет потом лишь частично восстановил свои тексты, потому что итогового собрания он не подготовил, оно вышло посмертно. И это стало большой текстологической проблемой. Только в XX веке были восстановлены оригинальные варианты. Но Тургенев так поступал не только с Фетом, но и с Полонским, даже с Тютчевым. Иногда отменный и утонченный вкус мешает чувствовать новаторское и необычное. Это именно тот случай.
Павел Басинский: Какова судьба главного имения Фета Воробьевки в Курской области? Что там сегодня?
Максим Амелин: Фет купил Воробьевку в 1877 году и поднял запустевшее после смерти бывшего хозяина Петра Ртищева имение из руин. На покупку повлияла близость не только железной дороги, но и Коренной пустыни. Его жена Мария Петровна была очень набожна, и в Воробьевку несколько раз заносили Коренную икону во время крестных ходов. У Фета бывали Лев Толстой, Владимир Соловьев, Петр Чайковский. После смерти Фета и Марии Петровны имение перешло к ее племяннику Сергею Боткину, будущему видному деятелю русской эмиграции. Но дальше произошла революция. Дом был разграблен, сад с вековыми деревьями и экзотическими растениями заброшен. Но сам дом, построенный еще в XVIII веке, сохранился до наших дней, хотя в нем были то курятник, то машинно-тракторная станция, а затем школа. Сад особенно пострадал во время оккупации: нацисты порубили все деревья на дрова, были лютые морозы. В 1990-х на месте сада еще виднелись заросли барбариса и одичавшей японской вишни. В начале 2000-х школу закрыли, и дом простоял несколько лет пустым. Усадьба сейчас в целом восстановлена, насколько это вообще возможно после всего, что в ней происходило, дом отреставрирован и превращен в музей, и все это трудами фактически одного человека - Антонины Семеновны Яковлевой, хранительницы усадьбы.
Павел Басинский: Где похоронен Фет?
Максим Амелин: Он умер в Москве, а похоронен вместе с женой, пережившей поэта на два года, в родовой усыпальнице Шеншиных под Покровской церковью в селе Клеймёнове, километрах в 15 от Орла. Эта церковь, благодаря тому что в ней покоится Фет, пережила советское время.