Часто биографии знаменитых художников задним числом ретушируют и подрисовывают, но с Рущицем проделать эту процедуру совсем непросто. Фердинанд долгие годы вел дневник и заносил туда как превратности своей творческой судьбы, так и личные переживания. Эмоции автора, что называется, глубоко аутентичны и позволяют среди прочего точно реконструировать подробности его петербургской жизни, которая и вывела его в известные в мире европейского искусства люди.
Из дневника очень хорошо видно, что учеба в столице Российской империи была крайне непростой. Прежде чем Рущиц в ноябре 1897 года был выпущен из Академии художеств со званием художника, ему пришлось испытать не только всю гамму ощущений (по большей части приятных) от общения со своими знаменитыми учителями Иваном Шишкиным и Архипом Куинджи и от учебы рядом с будущими знаменитостями Николаем Рерихом и Аркадием Рыловым. Молодого человека из старинного шляхетского рода на берегах Невы никак не желала покидать бренность безденежья. "Бедный художник" - это не только поэтическая метафора Андрея Вознесенского из давней песни Аллы Пугачевой про миллион роз, это объективная реальность столичной жизни любого таланта, стремящегося в конце XIХ века к живописной славе.
Правда, бедность свою мастер кисти самолично и организовал. В 1890-м он окончил минскую гимназию, да не как-нибудь, а с золотой медалью, и продолжил было семейную традицию (дед по отцу, тоже Фердинанд Рущиц, был адвокатом, именно он и купил в 1830-е годы Богданово). Но учеба на прославленном юрфаке Петербургского университета не задалась - тяга к пейзажным художествам оказалась непреодолимой, хотя сам Куинджи, узнав о деталях биографии ученика, посетовал, что сначала-то следовало университетский диплом получить, а потом и краски в руки брать. И получилось так, что ближайшие перспективы уже отмеченного мэтрами таланта зависели от того, купят ли при просмотре работ воспитанников академии его работы. Рущицу везло не всегда, но Павел Третьяков и Савва Морозов удачной порой его картины приобретали. Третьяков купил "Весну", изображавшую родное Богданово и удостоенную, согласно дневнику Фердинанда, яркой похвалы Куинджи: "Даль ловко тронута. Чувствуется весеннее настроение".
При скудных доходах столь же ловко тронуть семейное счастье получилось только в самом конце 1913 года, в 43-летнем возрасте, когда Рущиц стал уже признанным мастером и сам был учителем литовского самородка Чюрлениса. Раньше же по большей части встречалось томление любовных неудач. Одна из них во многом подвела черту под петербургской жизнью Фердинанда, которая с переменным успехом продолжалась и после выпуска из Академии художеств. В феврале и марте 1900 года почти тридцатилетний и уже известный Рущиц как мальчишка влюбился в яркую и талантливую 21-летнюю Елену, дочь знаменитого художника Константина Маковского. В дневнике он дает волю своим чувствам: "Она в розовом платье олеандрового цвета. Целый вечер мы вместе. Она веселая, милая, добрая. Знакомит меня с матерью". А вот еще: "Долго стоим на одном из маленьких мостиков Фонтанки. Вижу ее при свете фонаря на фоне воды, в которой отражаются звезды".
Елена ответила взаимностью и проявила живой интерес к родным белорусским местам Фердинанда. Вот что он записывает 4 марта 1900-го: "Она рисует меня. Просит, чтобы рассказал о Богданове и о своих". А уже 17 марта - их последняя встреча в Петербурге, "последние строчки нашей короткой поэмы". Рущиц уезжает домой, открывается в своих чувствах своей матери и беспрестанно всматривается в фотокарточки девушки. Потом долго странствует и только в конце декабря узнает, что любимая еще летом вышла замуж за границей, супруг достойный - известный венский скульптор Рихард Лукш. О том, что этот брак намечен, Фердинанд знал уже в 1899-м, но то, что это случится так скоро, не предвидел, а та молниеносная любовь с оттенком женского коварства оказалась без права переписки.
Елена Лукш-Маковская со временем станет заметным в германском искусстве скульптором, разочарованный же Рущиц 22 декабря 1900 года заносит в дневник горькие строки: "Только пока я был с ней, Петербург для меня был другим, более приятным, сегодня он вновь серый, ужасный, полный отчаяния, такой, каким его передал Достоевский. Порой кажется, что и ты не могла забыть эти необычайные минуты, ту серебристую паутину, которую мы раскинули вокруг себя и которая нас оплела".
Впереди у большого художника будет яркая творческая судьба, в которой всегда останется главная точка опоры на белорусской земле. Родное Богданово и его окрестности не только отражаются в его пейзажах, они всю сознательную жизнь живут в душе живописца - примерно так, как записал он в дневнике 25-летним 12 мая 1896 года: "Грудь дышит воздухом, этой животворной криницей, которая парализует приобретенные жизнью отравленные частички. Человек забывает о жизненных холодах, хочет начинать жизнь заново, хочет из земли, что его породила, брать силы, жить моментом, жить счастьем".