Как этнограф Павел Шейн сумел понять великий дух белорусской народности

Одним из тех, кто деятельно помогал белорусам самоопределиться еще в позапрошлом - XIX- столетии, был Павел Васильевич Шейн (1826 - 1900). В конце нынешнего августа исполнилось 120 лет со времени его смерти. Первенец не самого богатого могилевского купца Мофита Шейна этнографом никак не должен был становиться, тем более что с подросткового возраста Ноах, как его звали до крещения, был прикован к постели. Все изменила Москва - в старой столице империи, в Ново-Екатерининской больнице, имелись доктора, которые за несколько лет сумели поставить юношу на ноги.

К ногам, к сожалению, до конца жизни прилагались костыли, рукам было непросто писать вследствие ревматизма, но излечение было первым важным жизненным прорывом. Вторым - стала смена идентичности в училище при московской лютеранской церкви святого Михаила, где молодой Шейн получил образование. Перейдя из иудейской веры в протестантскую, Павел Васильевич проявил и недюжинные способности, и неподдельный интерес к русской культуре. Его заметили и поддержали в московском доме поэта Федора Глинки, затем последовали многочисленные знакомства среди славянофилов: Аксаковы, Алексей Хомяков, Юрий Самарин, историк Михаил Погодин.

На жизнь Шейн зарабатывает нелегким трудом домашнего учителя в барских домах и усадьбах, в имениях своих работодателей он начинает доверительно общаться с народом, и в 1850-е годы публикует свои первые труды по этнографии великороссов. К белорусам, которых он знал по могилевскому детству, Павел Васильевич обращается уже в зрелые годы, переехав в 1865-м в Витебск по просьбе попечителя Виленского учебного округа Ивана Петровича Корнилова. Года через два выясняется, что в губернском городе живут два очень разных Шейна. Один до 1873 года преподает в мужской и женской гимназиях немецкий язык и русскую словесность при небольшой любви учащихся, вспыльчив и склонен к нудным нотациям. Второй исследует народную душу белоруса, задушевно, находя верный тон, беседует с крестьянами, которые делятся с ним своими песнями, сказками, поговорками.

И не только с ним - с самого начала энтузиаст работает системно, привлекая к этнографической работе среди белорусов местных образованных людей, среди которых были будущий известный витебский этнограф Николай Никифоровский и отец большого белорусского поэта Адам Богданович. Печатная "Просьба" Шейна, составленная по образцу тогдашней германской фольклористики, отправляется директорам народных училищ Витебской и Могилевской губерний. Там простые ответы на три вопроса: "Что записывать? Как записывать? От кого записывать?" По последнему пункту подход оригинальный: "Преимущественно от деревенских баб и старух. В их устах эти произведения сохраняются свежее, неприкосновеннее, потому что они редко или почти никогда не оставляют своей родной берлоги, стало быть, менее подвергаются влиянию чужесторонних элементов и вредным осадкам полуграмотной цивилизации".

Работа на самом деле трудоемкая, потому что нервная. Личный опыт Павла Васильевича показывает, что с прекрасным полом в белорусских селеньях всегда непросто. "Белорусские женщины не умеют говорить тихо, сдержанно", - это еще полбеды. "Нрава она была весьма сердитого, строптивого", - так аттестует Шейн главного информатора своей книги "Белорусские народные песни" (1874) вдову лет под сорок Марию Васильевну Коткович из Чашников, два года прослужившую у него в витебском доме. Главное, правда, в другом: "В душе была она пропитана духом белорусской народности", и дух этот проник в работы фольклориста рассказами из реального крестьянского житья-бытья.

Изыскания Шейна активно поддерживает Русское географическое общество. Уехав из Витебска, он продолжает заниматься одновременно этнографией великороссов и белорусов. В белорусские уезды, невзирая на свои костыли, совершает длительные экспедиции, и в итоговый четырехтомный труд по изучению быта и языка белорусов, выходивший в свет с 1887 года, включены материалы не только по Витебской губернии, как это было вначале, а по всем местам расселения "белорусского племени".

Наметанный глаз Павла Васильевича фиксировал много всяких интересностей: тут и "заговор от укушения ужа", и примета "кошка сидит перед зеркалом - свадьба"... Особая статья - белорусские песни, многие из которых Шейн любил петь сам. Есть среди них и давно утраченная злоба дня - вот купальская песня о том, как казак в Полоцке на рынке допился до того, что девушку шинкарке продал. А вот озорная припевка к танцам из Старого Села Витебского уезда: было у хитрой замужней бабы 70 поросят, да всех чужой муж съел.

И уже в первой белорусской книге Шейна 1874 года находим песни, вошедшие в культурный код белорусов. Имеется и знаменитая "Лявониха" в коротком варианте из села Дубровки Лепельского уезда, и два варианта не менее прославленной "Купалинки". Пели это в народе еще в 1860-е годы, воскресилось в 1970-е первым составом легендарных "Песняров", а не так давно в исполнении Александра Рыбака. Главное же, что четко просматривается в трудах Шейна, - это неоспоримый факт, что белорусы XIX столетия представляют собой многочисленный народ со своей неповторимой культурой.