Эту выставку хочется зарисовывать. Чтобы монументальный очищенный кабачок, нарисованный на ватманском листе, остался виден в дверном проеме комнаты как лондонский небоскреб-"огурец". Чтобы длинный, во всю стену ватман со скукожившимися обрезками баклажана, кабачков, яблок, огурцов и даже шляпкой ананаса, которые художница рисовала с натуры тут же, в галерее, две недели, тянулся как род фрески. Чтобы две светлые комнаты галереи, залитые солнцем, несли эти сияющее тепло рисунков и холстов, где плоды земли еще хранят щедрость солнца, но уже очищены хозяйкой для отправки в кастрюлю.
Собственно, где-то в этот момент эта выставка, в работах которой почти нет темных тонов, обнаруживает напряжение драмы, почти саспенс. Этот саспенс поначалу кажется решительно нелепым. Очищенные овощи и фрукты обычно ассоциируются с приготовлением домашнего обеда, с теплом дома. Правда, спираль полусрезанной кожицы лимона была на натюрмортах малых голландцев. Но те натюрморты были основательны, с дичью и зернами граната, с недопитым бокалом вина, со всеми знаками прерванной посреди пира жизни, которые акцентируют вечный сюжет vanitas - тщеты земных плотских утех, строгое напоминание о финале "средь шумного бала".
У Нины Котел никаких натюрмортов нет. Нарисованные ею очищенные груша или патиссон, кабачок или яблоко выглядят самодостаточными героями, которые даны крупным планом. Пространство за ними - либо светлое, либо согрето отсветами их теплого цвета.
Скорее уж о малых голландцах напоминала давняя выставка Нины Котел "Объедки, огрызки, очистки" (2003) в галерее "Улица О.Г.И.". Там объекты, которые были маргинальными в полотнах, живописующих "мертвую натуру", выходили на первый план. Скромные "остатки" пиршеств, вытесняемые за границы видимости повседневной жизни, превращались в "неподкупном свете дня" на ватмане или холсте в драгоценный художественный объект. И эти метаморфозы, демонстрирующие, что все не то, что кажется, были отчасти сродни опыту Курта Швиттерса и Андре Бретона. Швиттерс, правда, использовал билетики и обрезки для дадаистских коллажей, фиксируя распадающуюся рациональность мира времен Первой мировой. Для Бретона тема бессознательного была тесно связана с мотивом ужаса. У Нины Котел эти отсылки к "сверхреальности", будь то подсознания или социума, вроде за рамками работ. Лишь отсветы, лишь тени, лишь ссохшаяся плоть несут - нет, не напоминание, скорее констатацию, что сродни воспоминанию об античном фатуме. Красота "очистков, огрызков", увековеченная пастелью, становится ответом року. В ясности взгляда автора нет вызова, но есть отвага, которая связана не с силой, не с броней доспехов, но с наслаждением рисунком, самим процессом рисования.
Приветом той давней выставке смотрится нынешняя пастельная "фреска" с очистками, скукоживавшимися, свернувшимися, протянувшимися, словно нижний фриз, вдоль стены зала Крокин галереи. Рисунки заставляют вспомнить то ожившие "змейки", то почти абстрактный орнамент.
По отношению к этому "фризу" персонажи пастелей и полотен, будь то яблоки, свекла или кабачок, никак не "мертвая натура", но живые герои. В их портретах есть монументальная мощь и мягкость беззащитной плоти, интимность крупного плана и тонкий юмор, не позволяющий соскользнуть сюжету в хоррор.
Иными словами, Нина Котел выстраивает сюжет выставки как драму, которая разворачивается в пространствах переменчивых, двойственных. Здесь в момент перехода камерный сюжет обретает скульптурную мощь, домашняя реальность соскальзывает в эпическую драму, рисунок становится монументальной росписью, а жесткость кубистической формы соединяется со светоносной живописностью. Может быть, поэтому странным образом сюжет о хрупкости, незащищенности оказывается историей о стойкости и мужестве. Историей, напоминающей разом о неунывающем Чипполино и об идальго Дон Кихоте, чьи поражения дороже иных побед.
Выставка продлится до 15 августа.