Галина Журавлева: После событий 2 мая 2014 года в Одессе, первых обстрелов Донецка и первых погибших, многие пошли в ополчение. Мы понимали, что если ничего не предпринимать, тогда все произошедшее с одесситами, рано или поздно случится с нами. Первое время мы воевали чем и в чем придется. Некоторые ополченцы шли в бой в сланцах и спортивных штанах, с битами, оружием, которое удалось отнять у противника. В то время украинские военные часто не хотели стрелять в нас, и их расстреливали свои. Некоторые офицеры и солдаты ВСУ присоединялись к нам. Но были и непримиримые националисты.
А иностранные наемники тогда встречались?
Галина Журавлева: Да, с той стороны уже тогда, в 2014 году было довольно много наемников. А еще воевали националисты, одурманенные сильнодействующими препаратами. Бывало, такой украинский солдат во время боя получал несколько тяжелых ранений, но при этом шел в полный рост и смеялся, как безумный. А после боев таких неадекватных, уже совершенно не понимающих, что происходит, солдат мы нередко отлавливали по лесополосам и привозили в больницу. Знакомая подруга-врач рассказывала, что они могли только лежать и литрами пить воду, а когда вода заканчивалась, грызли бутылки, пока не принесут новую. Видимо, организм избавлялся от всякой дряни.
Как вы попали в плен?
Галина Журавлева: Это произошло в Красном Лимане. На меня неожиданно напали 10 здоровых мужиков. Кто-то ударил палкой по спине да так, что я потеряла сознание. Очнулась уже в камере. Судили по статье "Международный терроризм", которая предусматривает до 15 лет лишения свободы. Меня старались сломать и физически, и морально, морили голодом. Сейчас не хочется вспоминать о пережитом ужасе и издевательствах. Потом меня, девочку из центра города и из интеллигентной семьи, бросили в камеру к уголовницам. Конечно, были конфликты. Конечно, приходилось постоянно защищаться. Мы с сокамерницами были настолько разными, что даже не понимали языка друг друга. Они разговаривали на блатной фене, которую я не знала и не собиралась изучать. А мой нормальный русский язык не понимали они, и их это сильно раздражало. Так и кричали в лицо: "Мы не понимаем языка, на котором ты говоришь!"
Вас пытали?
Галина Журавлева: Конечно.
Несмотря на то, что вы женщина?
Галина Журавлева: А какая им разница? После этих пыток начались серьезные проблемы со здоровьем. И со временем состояние ухудшается.
Сколько времени вы провели в плену?
Галина Журавлева: Семь месяцев, и поверьте, это очень большой срок. Когда нас готовили к обмену, выглядели как узники в Бухенвальде, и нас начали интенсивно кормить, чтобы хоть немного скрыть то, как с нами обращались. Впрочем, я видела, что в предыдущих обменах некоторых пленных отпускали в очень плохом состоянии. Кто-то шел по морозу, натянув на ноги перчатки, потому что его отпускали без обуви. А кто-то после плена сразу попадал в реанимацию.
Пережитое в Донбассе отражено и на ваших картинах.
Галина Журавлева: Да. Например, на моем триптихе показаны оживающий памятник с Саур-Могилы, мальчик в развалинах и добрая светлая бабушка. Разрушенный памятник-солдат изображен с помощью особого приема. Солдат словно выбирается из своего укрепления, чтобы снова пойти в бой и надвигается на зрителей. Я наблюдала за их реакцией - многие плакали или отступали от картины, не в силах находиться рядом.
Картину с мальчиком я написала после обстрела украинской артиллерией детского дома под Луганском. Под развалинами остались дети. Мы руками разгребали обломки, а один мальчик - заваленный вместе со всеми - руководил нами. Он прямо из-под завалов объяснял, где лежат еще живые дети. Самого мальчика спасти так и не удалось. Все это было очень жутко. Я изобразила лицо мальчика так, чтобы ребенок на фоне разрушенного здания не выглядел испуганным. Да, слеза есть, но он не плачет. Его взгляд говорит, что случившееся не забывается. Поэтому картина называется "Прощение или возмездие".
Замысел третьей картины возник очень давно, но когда в 2014 году под Донецком стояла украинская армия, мы прекрасно понимали, что в случае штурма ополчение против такого войска долго не продержится, начнется резня. Я тогда мысленно попрощалась с жизнью, и у меня возник образ доброй бабушки. Она словно светится изнутри и благословляет на жизнь. Есть у меня портрет погибшего командира ополчения ДНР Сергея Аграновича "Водяного". Мы с его женой были в плену. А совсем недавно я закончила портрет "Наедине с музыкой". На нем изображена американская пианистка Валентина Лисица, которая все эти годы поддерживала ДНР и даже получила паспорт республики. Это первый ее живописный портрет, и сама Лисица еще не знает, что работа завершена.
Вы знакомы с ней?
Галина Журавлева: Конечно. Чтобы писать человека, нужно с ним познакомиться, посмотреть в глаза. Чтобы нарисовать руки пианистки, я тщательно рассмотрела ее маленькую женскую ручку. На картине есть секрет. В углу изображен кот, которого видно лишь при определенном освещении. Это не случайно: Валентина Лисица - настоящая кошатница.
Такая спокойная, уютная, тихая, совсем не военная картина.
Галина Журавлева: Вот только писать ее пришлось под сильными обстрелами. Я живу в Киевском районе Донецка. Там каждый день гибнут люди. Сегодня трое погибли. Работаю над портретом, а за окном все ближе рвутся снаряды. Однажды восемь часов подряд шли интенсивные обстрелы. Снаряды падали с периодичностью в несколько минут. Раздается взрыв, я выглядываю в окно: это метрах в 300 прилет, не страшно пока. Взрывы приближаются - я отступаю за колонну. Удаляются - продолжаю работу.
Наш разговор тоже проходит под грохот взрывов: Донецк снова под обстрелом. Во время интервью на телефон художницы приходит сообщение от подруги-врача: "У нас 200-е". Галина Журавлева показывает аптечку в дамской сумочке. Бинт, жгут, медикаменты - такой набор сейчас носят с собой многие дончане. Аптечку, кстати, Галине Журавлевой уже приходилось применять: на донецких улицах почти каждый день появляются новые раненые.
Виктория Базилевская, художественный руководитель донецкого Дома работников культуры:
- На портрете "Наедине с музыкой" изображена Валентина Лисица, которая неоднократно приезжала поддержать дончан своими концернами. Она, как и все мы, рисковала своей жизнью и играла здесь так вдохновенно, как не играла в самых дорогих залах Америки и Европы. Художнику удалось создать непривычный образ пианистки, правдиво изобразить всю орнаментику летящего шифона, который десятками складок ложится на прирояльный стульчик, окутывает ноги и даже чуть светится, привлечь внимание к лицу и рукам и старинному французскому роялю. Портрет словно выступает из света. Взгляд пианистки рассеянный, но приветливый и доброжелательный, на губах - полуулыбка и готовность соединиться с музыкой. При этом на картине есть кот, который то появляется, то исчезает, в зависимости от освещения. А самое главное: портрет написан не маслом. Это гуашь, работать с которой очень трудно.