Режиссер предлагает зрителям ступить на территорию известного сюжета, чтобы разгадать загадки сюжета внутреннего. И, кажется, следуя именно этой цели, переносит гоголевских персонажей в декорации, которые не приснятся и во сне.
Что же это за лабардан-с такой? Нет, вовсе никакой не танец, а еще одно название самой обычной трески. Помните, в незабвенном "Ревизоре" Хлестаков, любезно встреченный сытным завтраком, говорит: "Я люблю поесть. Ведь на то живешь, чтобы срывать цветы удовольствия. Как называлась эта рыба?" А вот так и называлась. С поправкой, разумеется, на частицу "с" - для придания почтительного подобострастия.
В фойе зрителей встречает длинный стол с изящной белоснежной супницей в центре. Что там рассказывал Хлестаков? "Суп в кастрюльке прямо на пароходе приехал из Парижа; откроют крышку - пар, которому подобного нельзя отыскать в природе". Так вот оно что! Тот самый! Один половник и согреет, и настроит на нужный лад.
Дальше - больше. Зрители первого ряда недоумевают от лежащих на их креслах дождевиков и начинают заметно волноваться. Но - занавес падает, и мы оказываемся… В бане? А точнее, в античных термах. Колонны, мрамор, клубы пара. Главным местом действия станет бассейн - здесь, вальяжно раскидав локти по бортикам, чиновники и услышат "пренеприятнейшее известие".
Кажется, истоки этой задумки ясны: термы - это и кивок в сторону любви Николая Васильевича к Риму, где он прожил почти четыре года, и заодно отсылка к негласной русской традиции с "блатным" оттенком - серьезные люди решают вопросы и пытаются удержать свои должности за застольем где-нибудь в сауне.
"Такой человек к нам приехал, а мы даже не в мундирах!" - восклицает попечитель богоугодных заведений Земляника (Вячеслав Евлантьев). В зале - смех, ведь на сцене артисты не то что не в мундирах, а натурально в чем мать родила - тело прикрывают только простыни, обвязанные на разный манер. Вот у городничего Антона Антоновича (Дмитрий Липинский), например, на манер тоги, что сразу выдает в нем фигуру значительней остальных. На груди чиновников блестят золотые кресты, вот только их лукавые и жалкие просьбы к Богу "уж помиловать в этот раз" - неприкрыты, как и тела.
Появление Хлестакова (Никита Исаченков) - сцена сродни полотну Ренессанса. Город торжественно вносит его - вдохновенно раскинувшегося и мертвецки пьяного - на руках. В "Лабардан-се" Хлестаков всеми силами показывает им, что он вовсе не тот, за кого себя выдает - его движения нарочито спазматичны, глаза чуть косят, речь нездорово отрывиста. Но напуганные тем, что их многочисленные грешки и грехи вот-вот раскроются, герои совсем не замечают очевидного. Специфическое поведение своего персонажа Никита Исаченков объясняет и тем, что логично выстроить Хлестакова невозможно, он - "человек, который не думает, а чувствует, его несет волна". И только в самом конце городничий вдруг задумается: ведь ничего "ни на полмизинца" в этом вертопрахе не было похожего на ревизора…
Зрители от постоянных брызг в восторге, но вот артистам не позавидуешь: три часа находиться в воде или в мокрых простынях - задача не из самых простых. Как рассказывают актеры, сначала был даже шок от задуманного сценического пространства (именно его сложность и диктует то, что спектакль играют этаким триптихом). А первые репетиции вообще проходили без воды - она появилась позже. Но в итоге синхронизацию настроить удалось - прыжки в бассейн не мешают тексту, только добавляют эффектности и аплодисментов.
Словом, Гоголю бы понравилось - такого "Ревизора" даже его фантазия не рисовала.
Сергей Женовач, режиссер, художественный руководитель Студии театрального искусства:
- "Лабардан-с" - это фраза хулиганство. Мы забываем, что Николай Васильевич Гоголь прожил всего 42 года, и мы забываем, что "Ревизор" написан им в 24 года. Наш спектакль - фантазия, сочинение, где, как мне кажется, очень много абсурдного, смешного, драматического. Вообще Гоголь - это не натуралистический, не бытовой писатель. Его тексты, его мир - очень лихая образная структура. Воспринимать такие сочинения и работать над ними - счастье, радость и мука одновременно. Но делать сейчас просто читку пьесы по ролям в исторических костюмах уже не интересно. За сюжетом, который обычно знают все, скрывается внутренний сюжет, и от того, как его почувствуешь и разгадаешь, возникает сила театрального сочинения.