Написанные в январе 1930-го, несколько дней спустя после того, как Ольге Николаевне исполнилось 32, стихи Кузмина, где ни словом не упоминаются акварели адресата, поразительно точно передают ощущение от ее рисунков, редких сохранившихся живописных работ "на фанерках" и, конечно, акварелей, которые можно увидеть на выставке в "Галеев Галерее". Это ощущение легкости парящего воздушного змея, которого с землей соединяет только нить мечты, а с современностью - и вовсе, кажется, ничего. Вместо юных делегаток в красных косынках, являвшихся тогда на полотнах весомо, грубо, зримо, - тающие в пространстве листа дамы в кринолине и тонконогие девочки в платьицах в стиле ар-деко. Вместо снежного абриса невской набережной - джонка, скользящая по тихой южной реке в час заката, а то и неохватные пальмы в белом дворике, в который тенью нездешней входит, замирая от восхищения, тонкая девочка с огромным бантом в темных волосах.
Странно, но эти вневременные акварели задают пассеистическую интонацию вроде той, что отличала работы мирискусников или грезы о пушкинской эпохе Борисова-Мусатова. Но Сомов и Бенуа пленялись XVIII веком, который сквозь магический кристалл ушедшего века виделся полным поэтического очарования. Рисунки и акварели Ольги Гильдебрандт отсылают к эпохе совсем недавней, к Серебряному веку, отрезанному от ее настоящего - 1930-х - всего парой десятилетий войн и революций. Собственно, в ее работах точных примет эпохи "Аполлона", "Золотого Руна", "Весов" практически нет. Не считать же этой отсылкой, к примеру, маленькую живописную работу "Зимний сад", где девочка сидит за столиком на фоне цветов в горшках под присмотром то ли бонны, то взрослой сестры, то ли… самой себя, вглядывающейся в свое детство.
Детство, цветы, игра в мячик или серсо, прогулки - среди любимых мотивов ее работ. Не зря Гумилев назовет ее "царь-ребенок". При этом акварели этого "ребенка" лишены иллюстративности. Да и их "детская" интонация обманчива. И удлиненная фигурка девочки с бантом в белом дворике, нарисованная в 1926-м, почти без изменений появится в другом дворике перед белой стеной с черными крестами окон в 1949-м. Правда, в саду не пальмы, а темные кустарники в призрачном свете белых ночей. Правда, на девочке черная кофточка и розовая юбка, и огненное окно в углу стены пылает, словно огненная печь. Но, кажется, эта акварель 1949-го чуть ли не единственная, где появляется интонация то ли гофмановской страшной сказки, то ли воспоминаний и снов, в которых любимые возвращались живыми. И Гумилев, с которым были очень долгие отношения, и Мандельштам, влюбленный в нее, и "Юрочка" - Юрий Юркун, которому она писала письма после его ареста в 1938-м, не зная, что "10 лет без права переписки" - эвфемизм расстрела.
В своих воспоминаниях она заметит: "Радовался Мандельштам: "Юрочка такой бархатный". Юрочка был не бархатный, а железный. Выбросил из моей жизни и Гумилева, и Мандельштама". Но в рисунках и живописных работах Ольги Гильдебрандт остался "ветер странствий", который вел Николая Гумилева. Да, вместо "конквистадора в панцире железном" в ее рисунках бамбуковых лесов - дети в соломенных панамках, вместо "колдуний" - девушка из Мемфиса, вместо невиданных зверей - гладь далеких рек и яркость цветов.
Ни она, ни Юрий Юркун, чьи рисунки тоже можно увидеть на выставке в "Галеев Галерее", не имели художественного профессионального образования. Но искусство Ольги Гильдебрандт не назовешь ни наивным, ни дилетантским. Легкое дыхание ее акварелей, рисунок стремительный и мечтательный отлично вписались в поиски группы "13". Работы Ольги Гильдебрандт были показаны на выставках группы, в том числе зарубежных, покупались музеями вместе с произведениями Владимира Милашевского и Бориса Рыбченкова, Татьяны Мавриной и Николая Кузьмина, Даниила Дарана и Антонины Софроновой… Среди акварелей на выставке есть работа Владимира Милашевского - род коллективного автопортрета. Здесь Юрий Юркун, Николай Кузьмин с Татьяной Мавриной, Ольга Гильдебрандт и сам Милашевский сидят за дружеским столом майским вечером 1937 года. Карандашный набросок и легкая нежность акварели сохранили не столько детали вроде оранжевых апельсинов на блюде, сколько радость общения, то, что автор в подписи определил как "незабвенный вечер общего braternity". Это братство сохранилось много дольше, чем продержалась группа "13". Свидетельством тому - письма Мавриной Ольге Гильдебрандт в послевоенном 1946 году.
Другое дело, что кроме выставок "13" Гильдебрандт нигде не показывала своих работ и, похоже, отказывалась даже от редких возможностей заработать как художник. Известно, что Станиславский предложил ей сделать эскизы декораций к "Виндзорским кумушкам", но, как писала художница, "я от одной мысли чуть с ума не сошла". Она пишет, что рисовала акварелью, пером только у Михаила Кузмина и Юркуна за общим круглым столом.
В записках своих она заметит: "Жить жизнью искусства в "наши" годы (в молодости) - очень трудно! Я, конечно, счастьем это не считаю. Могла ли я вырваться тогда? Мы все как-то "внешне" весело - несли свой крест".
Так, мимоходом словно, она сформулировала драму своей жизни: "внешне" весело - несли свой крест". Возможно, она, которая в 1950-1960-е работала библиотекарем "Ленфильма", лаборантом кафедры биохимии, делала переводы, сознательно ограничила "жизнь искусством" рамками "домашнего круга". Но рисовать она продолжала всю жизнь, считая это "долгом перед Юрочкой" и "оправданием всей своей жизни".
Красавица, актриса, Сильфида, Психея Петербурга, сводившая с ума поэтов и профессоров, художников и гимназистов, она, прожив нелегкую жизнь, смогла сохранить "точную радость Бытия" в своих работах. И эта встреча музы, Психеи и художницы в одном лице - один из актуальных сюжетов выставки.
Выставка "Психея Северной Пальмиры" открыта в "Галеев Галерее" до 5 февраля.