Многие думают, что Шаляпин и Горький были знакомы чуть ли не с детства. Это ошибка. Они познакомились в Москве в 1900 году, когда оба уже были знамениты. Но правда в том, что оба родились на Волге, Шаляпин - в Казани, Горький - в Нижнем Новгороде, и оба в ранней молодости жили в Казани. И там, в конце 80-х годов, вполне возможно, они встречались.
Вспоминает Федор Шаляпин: "Горький всегда казался другом детства. Так молодо и непосредственно было наше взаимоощущение. Да и в самом деле: наши ранние юношеские годы мы действительно прожили как бы вместе, бок о бок, хотя и не подозревали о существовании друг друга. Оба мы из бедной и темной жизни пригородов, он - нижегородского, я - казанского, одинаковыми путями потянулись к борьбе и славе. И был день, когда мы одновременно в один и тот же час постучались в двери Казанского оперного театра и одновременно держали пробу на хориста: Горький был принят, я - отвергнут. Не раз мы с ним по поводу этого впоследствии смеялись".
Дружба Шаляпина и Горького длилась более четверти века. Разрыв между ними случился в тридцатые годы, когда находившийся в эмиграции Шаляпин потребовал от советского издательства гонорар за публикацию автобиографии "Страницы моей жизни". Шаляпин был полуграмотен, и писал его мемуары фактически Горький. Он же и опубликовал их впервые в 1917 году в своем журнале "Летопись". Так что "жизнь" была Шаляпина, но "страницы" писал все-таки Горький. И как рассудить: кто из них был прав в этом споре о "копирайте"?
Но раскол возник еще раньше - в конце 20-х годов. Тогда Горький с триумфом возвращался из-за границы в СССР и убеждал своего друга поступить так же. Несомненно, триумф Шаляпину был бы также обеспечен, как и высокие гонорары и богатая жизнь в стране Советов. Но певец заупрямился.
"Не хочу потому, - объяснял он позднее в своей мемуарной книге "Маска и душа", - что не имею веры в возможность для меня там жить и работать, как я понимаю жизнь и работу. И не то что я боюсь кого-нибудь из правителей или вождей в отдельности, я боюсь, так сказать, всего уклада отношений, боюсь "аппарата"… Самые лучшие намерения в отношении меня любого из вождей могут остаться праздными. В один прекрасный день какое-нибудь собрание, какая-нибудь коллегия могут уничтожить все, что мне обещано. Я, например, захочу поехать за границу, а меня оставят, заставят, и нишкни - никуда не выпустят... Алексей Максимович, правда, ездит туда и обратно, но он же действующее лицо революции. Он вождь. А я? Я не коммунист, не меньшевик, не социалист-революционер, не монархист и не кадет, и вот когда так ответишь на вопрос: кто ты? - тебе и скажут:
- А вот потому именно, что ты ни то ни се, а черт знает что, то и сиди, сукин сын, на Пресне…
А по разбойничьему характеру моему я очень люблю быть свободным и никаких приказаний - ни царских, ни комиссарских - не переношу".
Как видим, дело было не в политических взглядах Шаляпина, а в его "разбойничьем" характере. Он не власти опасался, а "управленцев". Управлять им было невозможно. Иван Бунин вспоминал, как в апреле 1917 года, после Февральской революции, Шаляпин отказался петь в Михайловском театре на каком-то революционном собрании.
- Я не трубочист и не пожарный, чтобы лезть на крышу по первому требованию. Так и объявите в зале.
А потом сказал Бунину:
- Вот, брат, какое дело: и петь нельзя, и не петь нельзя, - ведь в свое время вспомнят, на фонаре повесят, черти. А все-таки петь я не стану.
Но была и другая, довольно скандальная, история, когда Шаляпин на премьере оперы "Борис Годунов" в конце спектакля вместе с артистами хора встал на колени перед находившимся в театре Николаем II. После "Кровавого воскресенья" 1905 года отношение к императору со стороны либеральной интеллигенции было уже безоговорочно отрицательным. И вдруг Шаляпин, с его знаменитыми "Дубинушкой" и "Марсельезой", на коленях перед "Николаем Кровавым"! В знак протеста знаменитый журналист А.В. Амфитеатров вернул Шаляпину его фотографическую карточку с дарственной надписью.
Горький в это время находился на Капри, и его известие о поступке Шаляпина тоже возмутило. "Если бы ты мог понять, как горько и позорно представить тебя, гения, - на коленях перед мерзавцем…" - писал он своему другу.
Что же на самом деле произошло на сцене Мариинки 6 января 1911 года? Об этом Шаляпин рассказал Бунину: "Как же мне было не стать на колени? Был бенефис императорского оперного хора, вот хор и решил обратиться на высочайшее имя с просьбой о прибавке жалования, которое было просто нищенским, воспользоваться присутствием царя на спектакле и стать перед ним на колени. И обратился и стал. И что же мне, тоже певшему среди хора, было делать? Одному торчать над всем хором телеграфным столбом?"
В этом тоже проявился характер Шаляпина. Актерское братство он поставил выше личных амбиций.
Разобравшись в сути дела, Горький вступился за своего друга. Он написал А.В. Амфитеатрову, что Шаляпин "похож на льва, связанного и отданного на растерзание свиньям". Между Горьким и Шаляпиным состоялось письменное объяснение, а затем Шаляпин отправился на Капри.
"Против своего обыкновения ждать гостей дома или на пристани, - вспоминал Шаляпин, - Горький на этот раз выехал на лодке к пароходу мне навстречу. Этот чуткий друг понял и почувствовал, какую муку я в то время переживал. Я был так растроган этим его благородным жестом, что от радостного волнения заплакал…"
В тот визит на Капри Шаляпин много и охотно пел без всякого гонорара. Две недели пробыл он у Горького. На прощание устроил потрясающий концерт на площади перед простыми жителями Капри. "Два гренадера", "Ноченька", "Сомнение" Глинки, неизменная "Блоха", "Молодешенька" и, конечно, "Вдоль по Питерской". "Действительно - пел Федор сверхъестественно, страшно, - писал тогда Горький своему секретарю А.Н. Тихонову, - особенно Шуберта "Двойник" и "Ненастный день" Корсакова. Репертуарище у него расширен очень сильно. Изумительно поет Грига и вообще северных. И - Филиппа II. Да вообще - что же говорить - маг".
Но встреча в Риме в 1929 году закончилась скверно. Горький не захотел понять Шаляпина. Может быть, потому, что и самого себя в то время не очень хорошо понимал. Будем откровенны. Горький поступался своей свободой, а Шаляпин не захотел. Но у него и другие были возможности. Знаменитый оперный певец всегда более востребован за границей, чем даже знаменитый, но русский писатель.
"Среди немногих потерь и нескольких разрывов последних лет, не скрою, и с волнением это говорю, - потеря Горького для меня одна из самых тяжелых и болезненных", - признавался Шаляпин.
В некрологе на смерть Горького в 1936 году он написал, что у них с Алексеем Максимовичем всегда был один духовный источник - "Волга и ее стоны".
Это была красивая дружба двух огромных, органически талантливых людей, настоящих народных характеров, пусть и во многом не сходных по своим взглядам на жизнь.