Критики этого решения видят в нем очередное поражение светской культуры перед лицом притязаний РПЦ. Их не удовлетворяют ни те жесткие требования к хранению и использованию этого памятника русской культуры, которые зафиксированы в договоре между Эрмитажем и церковью, ни объяснения М. Б. Пиотровского, который считает, что "в сегодняшней геополитической ситуации сакральное, символическое значение раки и гробницы Александра Невского как святого защитника русского воинства и русской дипломатии гораздо важнее, чем их художественное значение".
Их не смущает и то обстоятельство, что сами мощи Св. Александра Невского были переданы РПЦ еще в 1989 году, и вполне логично поместить их в гробницу-раку, созданную по повелению Елизаветы Петровны немецкими мастерами. Хранить мощи в музее куда менее разумно, чем соединить раку и мощи в храме. Поэтому не стал бы рассматривать решение руководства Эрмитажа как поражение в диалоге с РПЦ. Предпринята попытка найти компромисс, который всегда примиряет стороны диалога. Такой же, какой был найден в конце прошлого столетия по отношению к Владимирской иконе Божией Матери. С 1930-го до 1999 года она находилась в Третьяковской галерее, а затем была перемещена в Храм Святителя Николая в Толмачах, который был восстановлен на музейной территории, где были созданы все условия для хранения одной из главных святынь Российского государства и Русской Православной Церкви. В такого рода дискуссиях важно избегать бессмысленной конфронтации, хотя, естественно, подходы музейных работников и церковных деятелей не могут совпадать. Охрана памятников культуры, сохранение их для будущих поколений, не может предполагать их повседневного использования в богослужениях. А в отдельных случаях, когда речь идет о таких шедеврах, как "Троица" Андрея Рублева, любое перемещение из музейного пространства - даже во имя самых высоких целей - может привести к непоправимым последствиям, которых необходимо избежать. Именно поэтому такую острую общественную реакцию вызвала распространившаяся в минувший понедельник новость о том, что принято решение о передаче "Троицы" из Третьяковской галереи РПЦ. Но она оказалась непростой. Передача особо ценных объектов культуры из музейного фонда может осуществляться только на основании федерального закона. При этом различия в понимании художественной и сакральной ценности того или иного культурно-религиозного памятника не отменяют возможности достижения некоей светско-церковной "симфонии", - при осознании того, что сохранность шедевра не должна пострадать при его использовании в богослужебных целях.
Советские, а затем и российские музейные работники, нередко рискуя собой, спасали и сохраняли церковную утварь, памятники церковной культуры на протяжении всего ХХ века от варварского уничтожения. Поэтому, когда на рубеже 1980-90-х годов начался процесс возвращения сначала прихожанам, а затем самой РПЦ церковного имущества, - от храмов, где нередко находились музеи, до объектов религиозно-культурного значения, музейное сообщество восприняло это весьма напряженно. Особенно, когда по тем или иным причинам власти не могли полноценно компенсировать учреждениям культуры пространства, которые они теряли при передаче храмов РПЦ. Но процесс религиозного возрождения в России, получивший важнейший импульс после ряда указов Президента Б. Н. Ельцина, и при самоотверженной деятельности Святейшего Патриарха Алексия Второго, требовал от Правительства России поиска разумных и понятных обществу компромиссов, которые не нарушали бы ни интересов культуры, ни интересов церкви. Это была весьма нелегкая задача. Такой же, собственно, она остается и поныне.
Понятно, Кесарю кесарево, а Богу богово, но жизнь и судьба нередко усложняют решение этой задачи, - в русской истории, где интересы государства и церкви нередко сплетались воедино, подобное разграничение дается нелегко. Неслучайно, разъясняя свою позицию по поводу передачи гробницы Св. Александра Невского в пользование РПЦ, М. Пиотровский не без оснований утверждает, что "мы демонстрируем миру образец музейной дипломатии". Хотя бы в том, что сама передача оговорена созданием всех необходимых условий для хранения этого барочного шедевра в Александро-Невской лавре, а их несоблюдение предполагает его возврат в Эрмитаж.
И хотя до физического перемещения гробницы-раки пройдет немало времени, опасения М. Пиотровского о том, что само решение Эрмитажа пробудит безосновательные надежды у некоторых поборников реституционных процессов - как внутри страны, так и за рубежом, - вовсе не беспочвенны. Уверен, что каждый случай внутрироссийской реституции требует профессионального публичного обсуждения, которое должно привести к компромиссу в рамках действующего законодательства.
Что же касается реституционных претензий со стороны зарубежных государств, то здесь, как кажется, стоит поставить точку. В современной геополитической ситуации можно спокойно перевести все художественные ценности, перемещенные в Россию в результате Второй мировой войны и ее последствий на инвентарные (учетные) номера российских музеев, - что никак не нарушит нашего национального законодательства. Не думаю, что в условиях жесткой конфронтации с европейскими государствами проблема реституции сколько-нибудь актуальна. Но все это не должно изменить той практики, которая сложилась между российским музейным сообществом и их коллегами за рубежом, - произведения искусства вне зависимости от их происхождения должны быть доступны публике, находиться в культурном и научном обиходе.
И, конечно, важно помнить, что "ящик Пандоры" легко открыть и трудно закрыть. Поэтому эмоции не должны превалировать над здравым смыслом.