Ольга Ивановна, еще недавно казалось, что "утечка мозгов" осталась в прошлом. И вот опять…
Ольга Лаврик: Увы, да. В кризисные 90-е годы из нашего института уехало около 30 процентов ученых, причем самые талантливые. На их место пришли другие, но тот отъезд ощущается и сегодня. Конечно, ученые должны ездить в ведущие научные центры мира, это дает огромный опыт, налаживаются контакты с коллегами, но вопрос - вернутся они или нет. Я сама работала в США и Франции, имела там хорошие позиции. После командировки фактически воссоздала здесь свою лабораторию, пережившую в 90-е серьезные потрясения.
Если там дела шли хорошо, почему вы вернулись?
Ольга Лаврик: Как я уже сказала, у меня уже была лаборатория в России, и мне было сложно покинуть мой коллектив, оставить коллег в трудные времена. Кроме того, надеялась, что с помощью международных грантов и сотрудничества с зарубежными учеными мне удастся сохранить здесь лабораторию. Это удалось, но, признаюсь, было очень тяжело. Понадобилось длительное время, в том числе и для воспитания новых научных кадров взамен тех, кто уехал. Вообще по натуре я оптимист, всегда была уверена, что, несмотря ни на что, наша наука имеет хорошее будущее.
Вы беседовали с молодыми людьми, которые не видят дома перспективы? Причина только в нынешней ситуации?
Ольга Лаврик: Конечно, она существенно обострила давние хронические проблемы нашей науки: недофинансирование, зависимость от импорта оборудования и реактивов, низкая зарплата ученых. Список хорошо известен, об этом говорят практически на каждом Общем собрании РАН. Фундаментальная наука вот уже 30 лет живет очень тяжело, ее разными способами и административными реформами испытывают на прочность, а сейчас ситуация может только усугубиться.
Почему вы так считаете?
Ольга Лаврик: Сегодня у нас провозглашен технологический суверенитет. Задача важнейшая, от решения, по сути, зависит будущее страны. Но как его достичь? Из высоких кабинетов звучит установка: сейчас цель науки, прежде всего, выдавать готовый продукт. Как это понимает ученый? Приоритет при распределении и без того небольшого научного бюджета имеют главным образом работы, которые находятся на стадии получения продукта, а уже из того, что останется, профинансируют фундаментальные исследования. То есть денег они получат еще меньше. И такой подход уже становится реальностью. Скажем, мы выигрываем грант на разработку нового лекарства, но львиная доля денег уходит в фирму, которая на основе нашей разработки должна провести доклинические и клинические испытания. То есть работает остаточный принцип.
За границей фирмы своими средствами поддерживают научные разработки, а у нас бюджет поддерживает фирмы.
Ольга Лаврик: Конечно, ситуация странная. И наши молодые сотрудники, которые все это видят, тоже недоумевают. Аналогичная тенденция сейчас проявляется даже в работе Российского научного фонда. Акцент сделан на финансировании малых научных групп, молодежных групп и 100- миллионных инновационных проектов, нацеленных на конечный продукт. Раньше можно было выиграть гранты для ведущих лабораторий в размере 25 млн в год, которые выдавались на 3 года. Это позволяло коллективам ставить и решать достаточно сложные фундаментальные задачи. Но эти гранты, к сожалению, были отменены. В итоге в проигрыше остается фундаментальная наука.
Словом, ставка на результат имеет две стороны. Понятно, что срочно требуется импортозамещение, независимость, а значит, свой конечный продукт. Но нельзя идти к этим целям за счет фундаментальной науки. Без нее у нас вообще ничего не будет. Нечем будет импортозамещать. Раньше даже при небольшом финансировании мы все же вели исследования на мировом уровне, благодаря в том числе совместным проектам с западными учеными. Они шли на такие контакты, потому что уровень нашей фундаментальной науки был хорошим и, как это ни парадоксально, новые контакты и связи появились именно в трудные 90-е годы. Но сейчас все кардинально изменилось, многие контакты разорваны. Да, есть сильные центры в Азии, но равноценно заменить совместные проекты с учеными Европы и США они не могут, по крайней мере в той области в молекулярной биологии, в которой я работаю.
Вообще развитие научного сотрудничества требует достаточно большого времени. Сейчас нам многое придется разрабатывать самим. Молодежь особенно остро реагирует на все эти события. Они в начале пути, мечтают себя реализовать, а для этого надо вести работы на мировом уровне, публиковаться в престижных международных журналах, ездить на конференции. У них очень непростая жизнь, многие делают науку за мизерные зарплаты.
Несколько лет назад ученый из вашего Новосибирска Анастасия Проскурина удивила президента страны, сказав, что ее зарплата 25 тысяч рублей. Тогда было дано поручение разобраться и решить вопрос. Что-то изменилось?
Ольга Лаврик: Фактически нет. Ведущий научный сотрудник, доктор наук, если у него нет гранта, получает около 40 тысяч рублей в месяц, старший научный сотрудник, кандидат наук, - 29 тысяч. Если есть грант, то можно получать больше, но эти надбавки не являются постоянными. На деньги грантов нужно покупать реактивы и оборудование, цены на которые сейчас существенно выросли, а, значит, доля надбавки автоматически сокращается. Кроме того, вовсе не обязательно, что ты будешь постоянно выигрывать гранты. В такой ситуации сложно планировать будущее. Нужна достойная базовая зарплата. Кстати, особо хочу сказать про докторов наук. Сегодня после защиты докторской диссертации зарплата увеличивается всего на 4 тысячи руб. А в СССР она повышалась сразу в два раза. Что же удивляться, когда многие молодые люди говорят, зачем вообще браться за докторскую? Нет стимула прикладывать очень большие усилия и тратить много времени.
Но в последнее время у молодых талантливых ученых появилась возможность и неплохо заработать и вообще проявить себя. Сейчас у нас целенаправленно создаются молодежные лаборатории. Их открыто около 200, а к 2025 году должно быть 900. Во времена вашей молодости об этом, наверное, можно было только мечтать?
Ольга Лаврик: Появление таких коллективов надо, конечно, поддерживать. Я знаю несколько сибирских институтов, где под руководством молодых ученых созданы такие лаборатории. Но ситуация неоднозначная. Хорошо, если они сформированы на основе уже сложившегося коллектива, который был частью сильной научной школы, продолжает ее традиции. Но нередко, к сожалению, бывает иначе. Лаборатории создаются либо формально, либо молодого ученого бросают на совсем новое для него направление, вот тебе деньги, развивай такую-то модную тематику. Это сугубо бюрократический подход, ради галочки отчитаться. Это особенно неприемлемо при общем недофинансировании науки.
Главный итог работы ученого, занимающегося фундаментальной наукой, - публикация в хорошем журнале. Насколько больно здесь отозвались санкции?
Ольга Лаврик: Всегда было сложно публиковаться в ведущих западных журналах. Сейчас стало еще сложнее. Минобрнауки и академия призывают печататься в российских журналах. Но в каких? По многим специальностям всего 1-2 наших журнала входят в престижный 2-й квартиль изданий. Все! И где же размещать свои статьи огромному количеству ученых, особенно молодым, которые только начинают свой путь? А ведь для отчета по грантам РНФ требует 5-6 статей в год. То есть надо "плодить" статьи низкого качества в любых журналах. Это абсурд. Ученые понимают, что хорошая статья готовится 1-2 года. Остаются коммерческие журналы, где за публикацию просят приличные деньги. У них плохая репутация, но в зачет для получения грантов и отчета по ним такие публикации идут. Конечно, все это не на пользу настоящей науке.
Ольга Ивановна, а в целом какой видите выход?
Ольга Лаврик: Поэтому нам надо полагаться только на себя и опять совершать невероятные подвиги, как уже не раз было в нашей истории. Наука должна обеспечить стране технологический суверенитет, но это потребует значительного времени. И, конечно, нужны "светлые головы" и условия, чтобы они могли с максимальной отдачей работать здесь. Надо сделать все возможное, чтобы массовая "утечка мозгов" не повторилась.
Количество публикаций российских ученых, рассчитанное по итогам 2022 года по методике Nature Index, уменьшилось на 19%, с 553,08 до 448,19. Россия опустилась на две позиции в общем рейтинге, занимая 20 место.
Причина очевидна - дискриминационная политика отдельных западных журналов. Среди российских организаций первые три места занимают институты РОссийской академии наук, МГУ им. М.В.Ломоносова и Московский Физхтех. Наибольшее ухудшение публикационных показателей отмечается у Санкт-Петербурского ИТМО (-32%), НИЦ "Курчатовский институт" (-31%) и Санкт-Петербургского госуниверситета (-26%).
Что касается ситуации в мире, то в первой десятке стран изменений не произошло. Наибольший рост публикационного показателя продемонстрировал Китай (+20%), занимающий второе место после США (+8), а худшая динамика у Японии (пятое место, -7%) и Германии (третье место, -6%).
Nature Index рассчитывается на основании данных о публикациях в 145 наиболее известных журналах в области естественных, инженерных и биомедицинских наук. Ежегодно составляются таблицы результатов стран и отдельных организаций. Рейтингование в Nature Index происходит на основании показателя NI - количества публикаций, подсчитанного с учетом вклада каждой страны или организации, определенного дробным счетом. В 2022 году составители Nature Index значительно расширили базу учитываемых журналов, добавив в нее 60 ведущих мировых биомедицинских изданий.
По словам ректора МФТИ Дмитрия Ливанова, статистика рейтинга демонстрирует, что именно ведущие технические университеты страны вносят наиболее существенный вклад в самые высокорейтинговые международные публикации. Кроме того, итоги рейтинга свидетельствуют о том, что, несмотря на санкционное давление на нашу страну и отдельные российские вузы, исследования российских ученых остаются высокорейтинговыми научными изданиями.