Как жить в мире суверенных культур?
В какое время мы вступаем в новом году? В каком культурном измерении оказываемся? Что нам подсказали направленные в будущее дискуссии Санкт-Петербургского культурного форума?
Михаил Пиотровский: Форум недаром назывался Форумом объединенных культур.
Это не попытка заменить ЮНЕСКО?
Михаил Пиотровский: Нет, он не претендует на это. Но точно ищет ответы на вопрос, как мы будем жить в новом времени и мире.
Мы ведь, по сути, оказались в мире суверенных культур.
Закончилась, исчерпала себя эпоха вульгарного глобализма.
Вульгарный глобализм - это когда все обрели новейшие средства технического облегчения жизни - интернеты, автомобили, мобильные телефоны, стали одинаковыми и, казалось, что станут равными. Но не стали. И эта одинаковость при неравенстве - главный раздражитель сегодня в мире - эмоциональный, культурный, социальный.
Ощущение неудовлетворенности и раздраженности характерно для всего мира. От этого все и захотели суверенности культур.
Суверенность это независимость, но полезна ли культуре абсолютная независимость?
Михаил Пиотровский: Да, суверенная культура, это я в своей культуре, и никого мне не надо, и никому ничего не дам - отвалите. Все имеют свои права, хотят быть отдельными, ценимыми. И надо еще понять и решить, как жить в условиях глобального суверенитета культур?
Есть хороший рецепт, и относится он и к культурам, и к экономикам, и к обычаям, и к искусству, и к цвету кожи, и к сексуальной ориентации... Все равны, но никто не должен себя выпячивать. Не навязывать себя, не считать, что только ты прав, а все остальные нет.
Но чтобы люди так уважали друг друга, они должны понимать друг друга.
И понимать по-настоящему. А это значит - понимать всю свою и чужую сложность. Не просто он красный, я белый и можно клином выбить то, что нас не устраивает.
А умению видеть все сложности, как ничто, учит практика жизни музеев.
Музеи, во-первых, пытаются объяснить. Эрмитаж, упираясь в непонимание, идет дальше и пытается провести защищающие культуру законы. Удостоверяющие, что музей - это не склад, из которого можно в любой момент что-то взять, а собрание. Коллекция, объединяющая вещи, людей, идеи, архитектуру, приемы, методы. И соответствующие поправки в закон о музеях сейчас приняты Федеральным Собранием и подписаны президентом.
Мы давно ведем с Западом торг на равных
Другая важная мировая тема сейчас, наверняка достанется в наследство новому году - колониализм.
Михаил Пиотровский: Да, кругом то и дело раздаются крики обиженных, что кого-то колонизировали, а кому-то нужно преодолевать в себе колониальные инстинкты.
А то, что последние 30 лет Россия была как бы подмята Западом, не было своего рода колонизацией - смысловой, логической, культурной?
Михаил Пиотровский: Нет, конечно. Когда мы проигрывали холодную войну и находились на грани гражданской и иностранных вторжений (а то и другое в зачатке было, к нам могли ввести войска "для защиты демократических устоев", да и внутри всякое было), Горбачев и Ельцин отступили как некогда скифы. В расчете на то, что их преемники - в этом философский смысл происходящего - смогут собраться и ответить.
Тогда мы сделали много уступок. Но для того, чтобы освоить достоинства мира, который мы вроде бы побеждали, а потом он нас чуть не победил. Осваивалось все это, конечно, нелегко, через криминальные сюжеты первоначального накопления капитала. Но освоили, и теперь уже ясно, что все умеем.
Мне легче говорить о музеях... Российские музеи последние 20 лет задавали моду в мире.
Читая статью с громким заголовком "Олимпия" Мане едет в Нью-Йорк", я вижу, какой это большой праздник: она никогда не была в Америке и вообще почти никуда не ездила. Но зато приезжала в Москву и Санкт-Петербург. Потому что показать ее здесь, в Москве и Петербурге, было престижно. А Эрмитаж и ГМИИ дали за "Олимпию" возможность показать во Франции пять картин, которые почти никогда никуда не ездили. И это все был нормальный торг равных. Мы вышли на равный торг. И вели его. Партнеры пытались вести его не на равных, но, понятно, что дураков уже нет. Мы играли и играем хорошо.
Видите, как мы выдерживаем санкции. В 1991 году мы бы не выдержали и тысячной доли этого.
Но страна 30 лет к этому готовилась.
Россия страна имперского, а не колониального мышления. Даже в осколках империи оно остается имперским.
И никто нас не покорил. Ну покупали акции наших компаний, потом пытались контролировать больше, чем имели право, но из всех этих сюжетов мы вышли. И пройдя через дикий шок, большие испытания, социальное разделение, испуг людей, в общем, справились. У нас возникла сильная страна, и рядом еще довольно много сильных стран.
Так что надо изживать эти колониальные ощущения. И во всем мире лечить эту бесконечную болезнь колониализма. А то привыкли цитировать Киплинга: "Запад есть Запад, Восток есть Восток", забывая, что у этого есть продолжение: "Когда сильный с сильным лицом к лицу у края земли встает".
На самом деле все сильные. Востоковедение, кстати, этому хорошо учит.
А колониализм это лишь борьба разных сил - кто сильнее, кто слабее. И "здесь и сейчас" мы не слабее. Наоборот, многое освоили. Другое дело, что потеряли кое-что из своего...
Что?
Михаил Пиотровский: Уверенность в правоте.
Сказалось, конечно, и влияние постмодернизма с его "истин много". Но даже если "истин много", нужно сохранять уверенность в своей правоте...
А не было дефицита своих больших и ярких идей, практик, эстетик...
Михаил Пиотровский: Да, есть они у нас.
Наша передача раки Александра Невского дает миру образец, что и как надо делать с Парфеноном, например.
Неуверенность рождается скорее из незнания, что они есть.
Дидро нам свой человек
Другой больной вопрос - Россия и мир. Мир суверенных культур не чреват отгораживанием друг от друга?
Михаил Пиотровский: Мы давным-давно, со средних веков часть европейской цивилизации, хотя у нас и своя цивилизация. И мы от Европы никуда не денемся, и она от нас. А теперешние политические запреты, ну, извините, мы вон сколько лет в советское время закрывались, теперь от нас закрываются...
Но как тогда мы не оторвались от европейской цивилизации (хотя идеологически с ней расходились), так и сейчас не оторвемся.
Можно по-разному смотреть и на изоляцию. Россия многократно уходила в нее и выходила из нее, отнюдь не виноватой и несчастной. Изоляция дает основание сосредоточиться, сконцентрироваться. Найти новые связи, новые оценки.
У нас недавно открылась выставка, посвященная салонам Дени Дидро (вместе с ГМИИ). И хоть мы сейчас живем в блокаде, и никаких вещей из французских музеев взять не можем, но оказалось, что можем собрать (и собрали) всю историю развития французских салонов - с шедеврами! - из десятка российских музеев. Потому что для России Дени Дидро - особое имя. Он нам свой человек. Будучи философом и критиком, он был и дилером и советником Екатерины Великой. Помогал ей купить коллекцию Кроза и другие важные вещи для Эрмитажа. Соотечественники его за это ругали, проклинали за вывоз картин. Купленную у Дидро библиотеку, Екатерина оставила у него, до конца жизни платила ему зарплату, как хранителю, а потом перевезла в Россию. И про нее, как и про библиотеку Вольтера, до сих пор продолжают говорить, мол, ужасно, что они уехали к этим дикарям на Восток.
Но это как раз было настоящее общение России и Европы. Дидро приезжал к нам, встречался с Екатериной. Ему очень нравилось с ней общаться. Хотя она старалась беседовать с ним о Просвещении, а он все норовил рассказывать ей, как управлять Россией. Тут она его отставляла в сторонку, но он все равно написал книгу, как надо управлять Россией.
Но это пример отношений, когда Россия брала от Запада то, что хотела, и не брала того, что не надо. Образец общения, который всегда был свойственен еще Петру. Общаться, учиться тому, что не умеешь, но делать все так, как ты должен делать, - это опять музейный урок обществу и миру.
Как вы оцениваете ситуацию с культурной блокадой?
Михаил Пиотровский: Уже есть много примеров того, как эту блокаду можно тихонечко прервать.
Хотя в целом мы сейчас музейные вещи не возим, у нас только что съездила и вернулась выставка в Китай. Это было особое решение и особые условия.
Приехала выставка из Омана с большой делегацией, и наша поедет в Оман. Несколько вещей из Турции привезли на выставку, посвященную турецкому искусству. У нас побывала замечательная вещь из Израиля - модель Первого Храма. Так что мы находим новые средства культурного взаимодействия.
Главное, что сейчас нужно для продолжения культурных связей?
Михаил Пиотровский: Нужны новые гарантии. У нас они когда-то были сверхнадежные и позволили при жесточайшем обострении политической ситуации в начале СВО вернуться всем нашим коллекциям.
Деньги нельзя было вернуть, а коллекции - можно! Теперь нужны новые гарантии и новые формы сотрудничества.
Как вы включаете в единое музейное пространство новые территории - Донбасс, Новороссию?
Михаил Пиотровский: Это серьезная задача, требующая большой и спокойной - поверх лозунгов - работы. Слышу "их там ужас чему учили", отвечаю: но они были в другом пространстве, и нам надо без "ура!" спокойно включать их в наше. Во всем помогая, восстанавливая, реставрируя, устраивая выставки. Чтобы больше общаться, организуем стажировки, показываем им, что у нас делается. Наши специалисты поедут к ним с мастер-классами. На Донбассе надо делать примерно то же, что мы делаем по всей России, когда проводим Дни Эрмитажа. Такое включение и сделает их частью одного с нами пространства. Да, оно горит в огне, но это часть нашего пространства.
И не надо все делать так, как будто нет спецоперации. Есть спецоперация. Но ситуация требует от нас и всевозможной невоенной работы. И СВО только тогда будет победной, если сзади, кроме того, кто кует снаряды, будет стоять и тот, кто готов к следующему дню после Победы.
Есть вещи важнее, чем мир
СВО стала для нас привычной? Только резче делит мир на два полюса - одни на острие мужества и трагедии, другие уверены, что их это не касается. Что происходит с теми, кто не на полюсах?
Михаил Пиотровский: Люди живут, стиснув зубы. И работают, стиснув зубы. Такова жизнь во время военных действий.
Все, что происходит сейчас в России, - часть большого мирового процесса. И мы, как это часто бывает с нами, - на его острие. Россия часто оказывается впереди, когда мир меняется, и несет самые большие потери.
Сейчас ситуация медленных военных действий. А у многих из нас внутренний идеал войны - 1812 год. Чтобы все за год: отступление - наступление - Березина...
Михаил Пиотровский: Ну, значит, так вышло - превентивные удары, медленное течение... В русской истории бывало по-всякому. Той же войне 1812 года предшествовал Аустерлиц и, кстати, война на чужой территории. И после 1941-го были тяжелые и медленные 1942-й и 1943-й. История - замечательная вещь, она всегда может помочь нам успокоиться. И понять, что и поражение можно посчитать победой. И победу можно описать как поражение. Победой под Бородино одинаково гордятся и наши, и французы. И Березина, кстати, тоже и победа, и поражение.
Из главных уроков, которые мы вынесли из последних событий, стало ясно, что для многих есть вещи важнее, чем мир. Было такое знаменитое высказывание командующего НАТО генерала Хейга - мол, есть вещи важнее, чем мир, над которым все очень потешались. Но оказалось, что он был прав. Это неприятно, но это психологическая реальность.
Военные действия медленные, зато время очень быстрое. И невероятно переменчивое. Каких-нибудь пять месяцев, и в нашем сознании иная картина мира. Все меняется, как на Гражданской войне...
Михаил Пиотровский: А СВО сочетает в себе начала и мировой, и гражданской войн. А в Гражданскую войну, да, ситуация каждый день "не такая". Керенский вон какой был герой! И на самом деле очень важная фигура в истории нашей страны, но не сочетающаяся ни с массовой психологией, ни с много чем еще... Исторические роли менялись тогда и меняются сейчас.
Но то, что реальность может измениться в одну-две секунды, это, к сожалению, "заслуга" новейших медиатехнологий. При этом они меняют и нашу психологию. Ты должен либо подстраиваться к этому мельканию и переключаться, либо категорически отрицать его, либо по-особому оценивать.
То, что мы сделали с ракой Александра Невского - это часть большого, идущего по всему миру процесса реституции, с требованиями к музеям передать вон то и это - туда и сюда. У нас же, в частности, идет церковная реституция.
Я лично твердо уверен, что такие вещи должны решаться на самом высоком уровне - единично и политически. И передавая раку Александра Невского мы создали образец, что надо делать с Парфеноном...
Сегодня мы переживаем такое время, в котором реликвия должна работать прежде всего символически, ритуально. Как тогда, когда люди часами стояли в очередях к Поясу Богородицы. Такие чувства надо уважать. А свои пока немножко отодвинуть в сторону.
Мы с церковью сейчас строим целую систему: каким образом и в других подобных случаях нам работать вместе. Мы строим новые отношения, порожденные новым временем. Без этого мы бы еще 10 раз препирались, отбивались, ничего бы церкви не отдавали. Но сейчас другое время, и мы включаемся. И с "Троицей" Рублева так же...
На совете мировой культуры РАН, который я возглавляю, мы обсудили вопрос, как сохранять древнее церковное искусство, и Рублевскую "Троицу" в том числе. Что делать, чтобы она не погибла.
Мы полагаем, что ей лучше не в Троицком соборе, чтобы не отвлекать людей, идущих к мощам святого Сергия Радонежского, а в небольшой церкви во имя Сошествия Святого Духа на апостолов, где она будет в уникальном положении. Правда, в маленькую церковь не могут ходить толпы. Но доступ к ней может быть, как к "Тайной вечере" Леонардо да Винчи или фрескам Джотто. И там можно поставить климатическую аппаратуру, как это сделано в Благовещенской церкви в Александро-Невской лавре.
Михаил Пиотровский: Музеи пытаются разрешить мучающую весь мир проблему подозрительности. Уверенности, что кругом все вранье, никому нельзя верить, все друг друга обманывают - в политике, в дипломатии. Войны ведутся обманными способами, как на Ближнем Востоке. И в музеях - тут обыватель абсолютно уверен во вранье - одни подделки, копии, ничего подлинного...
А мы провели выставку "Севр, реплики, подделки". И речь вели не о подлинном Севре, как в антикварной лавке, где только подлинное и ценится, а показывали всю историю бытования Севра, всю его культуру.
В наших витринах - подлинный Севр, копии, попытки сделать реплики и показать, что они не хуже Севра, подражания Севру... И складывается замечательная картина европейской культуры, и понимаешь, что "подлинность - неподлинность" - это сложно... Можно часами стоять и рассматривать, чем отличается синий цвет, сделанный в Париже от, синего, сделанного в Берлине, то ли в подражание парижскому, то ли нет...
Просто в антикварной лавке, где фальшак стоит ноль, а подлинное миллиарды. А у нас все сложно...
Когда мы купили картину Бёклина "Остров мертвых" и сделали в честь нее замечательную выставку - искусство символизма и Франция XVIII века, "Остров любви" против "Острова мертвых" - все почему-то написали: ах, смотрите, они купили дешево, а мы купили бы дороже. Досадно слышать разговоры в жанре рыночных раздражений из-за того, что что-то прошло мимо рук.
Ведь культура, искусство - это мир, где далеко не все меряется деньгами. И есть вещи более интересные, чем деньги.
Сколько стоит, почему столько, и кто еще хотел купить - за такими вопросами не должно исчезать, например, прекраснейшим образом спасенное нами здание Биржи, бывшее в аварийном состоянии. Мы там делаем очень интересный музей геральдики и исторической славы, представляли его президенту. А у нас спрашивают только, когда будет готово? "Тогда, когда будет готово", - обычно отвечаем мы.